Вдруг по корпусу корабля прошла гигантская волна мучительной вибрации. Все вокруг нас — стены, предметы обихода, столы, диваны, части оборудования сразу зазвучало, заглушив искаженную мелодию приборов. Астролет болтало.
— Что творится?! — прокричал я прямо в лицо Самойлову.
Не отвечая, он включил механизм, сдвигающий массивные щиты с иллюминаторов. Я отшатнулся, пораженный фантастическим зрелищем: вместо прежнего непроглядного мрака в астролет хлынули целые океаны ослепительного света. Небесная сфера пылала тысячами радужных полос, спиралей, шаров. Из глубин пространства прямо на нас, точно к единому центру, мчались мириады пылающих лохматых солнц и бешено вращающихся Галактик. Вся Вселенная, казалось, сжалась в небольшую сферу, или конус, по внутренней поверхности которого мы стремительно описывали спирали. На мгновение даже показалось, что я завертелся в «чертовом колесе» под куполом какого-то фантастического цирка, где огни люстр, разноцветные одежды зрителей, блеск стекол биноклей, ярко-желтый песок арены с брошенным на него впопыхах алым клоунским плащом сменялись с быстротой молний; и казалось, что весь этот калейдоскопический хаос красок ринулся, чтобы смять, раздавить меня.
Внезапно я почувствовал, что слабею, и безвольно опустил голову. В отяжелевшей голове бились беспорядочные мысли.
«Мы существуем, или нас уже нет?..» — хотел я спросить Самойлова, но вместо слов вырвалось лишь невнятное бормотание. Последнее, что я успел заметить, была рука академика, слабо шарившая близ аварийной кнопки, включающей тормозные двигатели.
…Очнулся я уже на койке в салоне. Было тихо. Во рту ощущалась приятная горечь препарата «ВГ». Самойлова в салоне не было. Жив ли он? Я окликнул его.
— Ну что, дружок, — отозвался он из лаборатории. — Очнулся? Знаешь ли ты, что произошло? — оживленно заговорил он, входя в салон, как будто ничего не произошло. — При приближении к гравитонной скорости (я отметил этот новый для меня термин) начался распад материи на гравитоны — именно то, что происходит все время в двигателе ракеты. Я пытался сейчас проверить эти новые данные математически. Считай, что мы открыли новую страницу в науке.
— И как подвижники науки, едва не пожертвовали для этого жизнью, — слабо усмехнулся я.
— Стоило! Стоило, брат! Наука требует жертв! Не правда ли? — и он снова удовлетворенно потер руки.
— Но кто сообщил бы об этом открытии людям? — напомнил я ему.
— Ах, да… ты прав.
Самойлов вдруг сделался серьезным.
Лишь теперь я отчетливо вспомнил все, что видел, теряя сознание, и сильно встревожился за академика.
— Вы очень бледны. Вам плохо? — спросил я.
— Пустяки! А как ты себя чувствуешь?
Я попытался встать и не смог. Это была скорее не мышечная слабость, а безотчетная апатия, неумение сосредоточить волевое усилие на механическом движении мышц. Я сказал об этом Самойлову. Он кивнул головой: — Этого следовало ожидать. Нервная ткань наиболее восприимчива к малейшим изменениям. Распад ничтожной доли ее — и вот…
Он замолчал, присел в кресло и потер ладонью лицо.
— А вы?.. Как же вы? — снова спросил я.
— Очевидно, у меня больше нервной массы, устойчивее мозг. Да ты не расстраивайся, — ободряюще улыбнулся академик. — Вероятно, твой организм быстрее подвергается внешним изменениям, но он так же быстро сможет восстановиться, а вот мой старый организм трудно вывести из строя, но зато и восстановить нелегко.
— Вам нужно прилечь, — потребовал я.
— Я еще могу продержаться, — возразил он тоном, не допускающим возражений. — Поправляйся скорее. — И нетвердой походкой тяжело прошел в Централь управления.
После ухода Самойлова я попытался подняться.
Но это было нелегко. Я сосредоточил свое внимание на том, что мне необходимо опустить на пол правую ногу, затем левую. Чтобы опустить на пол обе ноги, потребовалось нечеловеческое усилие. Прошло немало времени, пока я смог сесть. Наконец, собрав последние силы, я поднялся и, цепляясь за стены, двинулся за Самойловым.
В штурманской рубке все было по-прежнему.
Успокоительно мерцал овал искателя. Стрелка указателя скорости стояла левее красной черты. Акцелерограф показывал отрицательное ускорение, то есть замедление движения. Наш сумасшедший полет был приостановлен аварийным роботом. Повинуясь руке академика, нажавшей кнопку, робот привел в действие тормозную систему. Сейчас «Урания» летела по инерции. Лишь после того, как УЭМК уточнил программу торможения, я заметил, что Самойлов едва держится на ногах.