Изображение было привычно Хрулееву, электронный зверек, странная ушастая тварь, умер еще пару недель назад от голода и депрессии, вызванной недостатком игр. Но Хрулеева сейчас волновало не это, а низкий заряд батареи прибора. Новых батареек у него не было, а старые уже почти выдохлись. Хрулеев скорее выключил прибор, чтобы не расходовать заряд попусту.
То, что он до сих пор таскал с собой игрушку дочери, не было ни безумием, ни сантиментами. От этого тамагочи зависела жизнь Хрулеева, и он рассчитывал раздобыть в Оредеже батарейки.
Хрулеев с трудом оторвал собственное ослабшее тело от нагревшегося на осеннем солнышке корпуса комбайна.
— Надо идти, Тото. Ничего не поделаешь.
Хрулеев снова зашагал через поле. Он шел прямо к сосновому лесу за полем.
Хрулеев шел, стараясь не смотреть в сторону леса. Ему нужно было туда, но смотреть было слишком жутко.
Та тварь, что была за лесом, живо напоминала Хрулееву одну вещь из детства.
У его бабушки была очень старая деревянная статуэтка, изображавшая некое лесное божество — старика-лесовика с посохом и длинной деревянной бородой. Хрулеев очень боялся его в детстве, когда бабушка оставляла его одного в квартире, ему все казалось, что старик-лесовик смотрит на него, читает его мысли. Особенно страшно было по ночам, Хрулеев помнил, как он совсем еще маленький лежит в кровати, на фоне окна вырисовывается темный силуэт старика-лесовика, и все кажется, что старик сейчас оживет, заговорит с ним.
После смерти бабушки Хрулеев сжег статуэтку, но воспоминание о ней неожиданно вернулось к нему сейчас. Та тварь за лесом, к которой он шел теперь, была совсем не похожа на старика-лесовика, но вызывала у Хрулеева те же самые давно забытые ощущения. Хрулеев боялся смотреть на нее, он боялся, что она вдруг оживет, заглянет в его мысли или заговорит с ним. Но не смотреть было трудно, тварь была больше той проклятой статуэтки в тысячи раз, она доминировала над ландшафтом и над сознанием Хрулеева.
День был ясным и теплым, один из последних дней бабьего лета. Над прелой травой поля летали последние осенние мухи, теплый ветерок ворошил волосы Хрулеева.
Тотошка жрала какую-то пожелтевшую поросль среди сорняков, и Хрулеев слышал, как шумит ветер в верхушках сосен за полем.
Но было и кое-что еще, и это еще отравляло мир осеннего дня одним своим присутствием. Там, куда шел Хрулеев, над лесом до самых небес вздымалось уродливое и длинное тело Гриба. Гриб и был той тварью, что пугала Хрулеева.
Гриб был выше сосен, он вздымался к самым небесам подобно шизоидно искаженной античной колонне. Хрулеев видел, как на жирном теле Гриба топорщатся толстые бугры и темнеют впадины. Гриб доминировал над лесом, его тело изгибалось под самыми невероятными углами, он был похож на трещину темной материи, пронзившую обыденное бытие мира.
От основного ствола Гриба в стороны отходили столь же гнутые, как и материнская колонна, отростки, распластавшиеся над лесом подобно гигантским скрюченным артрозом пальцам.
Гриб был неподвижен, но Хрулеева мучили страхи, идущие, как ему казалось, откуда-то из раннего детства и из самых глубин подсознания. Ему все казалось, что Гриб сейчас зашевелит отростками, заговорит с ним, залезет в голову и прочтет его мысли.
Но Гриб был недвижим, и в этой неподвижности тоже было нечто страшное и неотмирное. Ветер качал сосны и сухие травы, он гнал по небу белесые облачка, и Гриб был единственным совершенно неподвижным элементом в окружавшем ландшафте.
Но Хрулеев знал, что эта неподвижность обманчива, что Гриб на самом деле растет на несколько метров в сутки, он разрастается, как раковая опухоль на теле планеты.
И Хрулееву вновь и вновь казалось, что Гриб как-то контактирует с ним, общается, смотрит на него, что если взглянуть на Гриб в ответ — пропадешь навсегда, и уже не придешь в себя. Однако нельзя было не смотреть на Гриб, ведь Хрулееву нужно было именно в то место, откуда растет бугорчатый огромный ствол Гриба.
Цвет Гриба был неописуем, в человеческих языках не было слова для описания этого цвета. Хрулеев по долгу службы когда-то читал самые ранние отчеты о Грибе, он помнил, что ученые никак не могли договориться о цвете Гриба, одни описывали Гриб как абсолютно черный, другим казалось, что он телесного цвета, третьи полагали, что цвет Гриба содержит в себе весь спектр.