И люди стали сторониться тебя. Никто не хотел даже говорить с грибификатором. Но это все ерунда, я была готова жрать и гречу с кошатиной, и жить хоть в конуре, как сельский Кабыздох. Хуже было другое. Юля. Она больше не ласкала меня, не играла со мной и не бросала мячик. Она просто не замечала меня. Но самое главное — запах. От Юли всегда так вкусно пахло! Но этой весной она больше не пахла моей любимой хозяйкой. А знаешь, чем стала пахнуть твоя дочка и моя хозяйка?
Да, Хрулеев. От нее стало нести Грибом. И не было больше Юли, только туша, в которой Гриб вместо мозгов. И это сделал ты, Хрулеев. Ты накормил Грибом свою родную дочь и мою любимую хозяйку, и еще миллионы детей по всему миру вместе с ней. Ты убил их, Хрулеев. А потом... Потом, мы с тобой убежали. Из нашей комнатки в коммуналке. Ты помнишь?
Ты был сам не свой, и на улицах повсюду были взрывы, стрельба и убийства. И домой мы с тех пор так и не вернулись. И Юлю, и твою жену-суку я с тех пор не видела. Вместо этого мы стали голодать и бегать по лесам. И я ничего не понимала, совсем нечего, но я верила тебе. Я думала, что хозяин уж точно знает, что делать, что во всем этом есть некий высший, неясный собаке смысл.
Но мне было страшно. О, как мне было страшно! Как я тосковала по Юле! Думаешь, что я любила ее меньше тебя? Дурак, если так. И я защищала и спасала тебя тысячу раз, Хрулеев. И даже когда этот придурок-мичман пытался меня сожрать, я все терпела, даже когда ты запретил мне вскрыть ему глотку зубами.
А потом ты меня отдал суке с номером на лбу. Помнишь? И она отвела меня к этому уголовнику Зибуре на псарню. Помнишь? Ты сделал, ты отдал. Ты всегда всех отдаешь. Дочку ты отдал Грибу, меня — Зибуре, а вот что произошло с твоей сукой-женой я, если честно, не понимаю до сих пор. Наверное, тоже кому-то ее отдал, да? Не отвечай, не надо. Риторический вопрос.
Итак, я попала на псарню к Зибуре. И я сразу скажу, что это нихуя не отель в Монако, Хрулеев. Ну это неудивительно, ведь Зибура сам отмотал шесть лет, и, оказавшись у Германа, решил поиграть в надзирателя и выместить злобу на собачках. Меня били. Знаешь, как я была удивлена, когда Зибура меня впервые пизданул? Меня ведь никогда раньше не били. Меня морили голодом, натаскивали на людей, хотя до этого я считала людей друзьями. Ко мне в клетку сунули какого-то Полкана, который попытался меня натурально выебать! Выебать, Хрулеев! Меня, чистокровную немецкую овчарку! Я все терпела. Я плакала и звала тебя.
Но вот ты пришел, в этом своем идиотском шлеме. Ты еще зачем-то стал говорить по-китайски. Но я даже тогда не сочла тебя припезднутым, о нет! Я конечно пообижалась для вида, но я пошла с тобой. Я верила. Я полагала, что хозяин знает, что делает.
Потом ты ебал Любу в предельно извращенной форме, а я все это время сторожила вас, пока вы развлекались. А потом мы ушли. Я и тогда верила. Но ты зачем-то привел нас к людоедам. Зачем, Хрулеев? Нахуя? Так сложно было тупо дойти до Оредежа, а потом пиздовать по шоссе в сторону Луги? Конечно, трудно. Ты ведь испугался гигантского Гриба над Оредежем. Ты трус, Хрулеев, вот что. Но ты еще и идиот.
Зачем ты зашел в домик к людоедам? Я же рычала, я предупреждала тебя! Но нет, не хочу слушать тупую псину, хочу зайти на огонек к любителям пельменей! Ты думал, тебя там пельмешами накормят, да? И рябиновой нальют? И этот жирдяй меня ударил ногой в бок, до сих пор болит. А еще я хромаю. Но это уже не от удара жирдяя, а от плети Зибуры. И поверь мне, эта плеть была гораздо тяжелее той, которой тебя пиздила Люба во время ваших игрищ. Не у тебя одного раны, Хрулеев.
А потом я спасла тебя от людоедов. Подумай, я ведь могла просто уйти и все. Я бы могла присоединиться к той стае в Оредеже, я бы там всех построила. Тем более я только что откинулась с кичи, проведя неделю на нарах у Зибуры. После такого меня в стае сразу бы назначили смотрящей. Но я не ушла. Я вернулась и спасла тебя.
Но ты и после этого все испортил. Вместо того, чтобы оценить мой подвиг, ты завел нас в этот ебаный лес, хотя даже сраный людоед кричал тебе, что сюда нельзя ходить. Вдумайся, Хрулеев! Даже отбитый людоед-алкаш умнее тебя!
И теперь мы умрем от голода. Из-за твоей глупости и трусости. Ты конченый, Хрулеев. Ты просираешь все, к чему прикасаешься. И после этого всего ты еще смеешь спрашивать, почему я матерюсь и как себя ощущаю? А вот от этого всего и матерюсь. А ощущаю себя — хуево, если честно.
Повисло молчание, ветер все бушевал в небесах и сосновых кронах.
— Но, Тото... Скажи мне. Ты совсем в меня больше не веришь? — спросил наконец Хрулеев.