— По два человека из семьи, больше не брать, — кричал кто-то.
…Последние дни стояла умильно-тихая погода. Дожди и ветры, бушевавшие до этого, угомонились. Осень будто отступила, и вновь пришло лето — неяркое, усталое. Оно словно присело на краешек земли. Сил разогнать тучи и поднять высоко над головой солнце у него уже не хватало, но все-таки было вполне достаточно, чтобы не подпускать близко заморозки. Пользуясь добротой уставшего лета, земля досыта напиталась густыми туманами и вдосталь напилась прохладных рос. Лишь местами из глубоких и глухих оврагов перед рассветом выходил молодцеватый иней, но подняться из низин не решался.
Тепло еще держится, влаги вроде бы достаточно, однако грибов, за которыми мы собирались ехать, становилось все меньше и меньше. Посланный на рынок разведчик (а рынок — самый верный барометр) принес неутешительные сведения:
— Одни сыроежки, и тех мало. Какая-то тетка при волокла две корзины маслят. Где брала, не говорит
Мы верим в удачу нередко вопреки здравому смыслу и холодной логике. Зачем логика верящему? Набрала же тетка две корзины маслят, значит, и мы можем
И вот в конце концов нас всего лишь трое. Бабку мы посадили в кабину, а сами поднялись в кузов и завернулись в плащи, сразу ставшие тяжелыми от мокрого снега. Мы здорово походили на нахохлившихся ворон, время от времени встряхивались, и тогда это сходство было еще больше.
Вместо пятнадцати минут — обычного допуска на всякие непредвиденные задержки — мы ждем около часа. Но больше никто не подходит.
— Может, поедем?.. — говорю несмело шоферу, рассчитывая, что он откажется.
Я не заметил, что раньше сделал Вагизов: сказал «поехали» или нажал на стартер.
В лесу мы убедились, как прав был разведчик, ходивший на рынок. Мы бережно стряхивали снег с каждой сыроежки, клали их, тонких, промокших насквозь, в корзины, наперед зная, что до дому довезем одну труху. Но клали, потому что брать больше было нечего.
Мы шли по покосам, вытянувшимся вдоль оврага, по местам, где знакомы каждое дерево, каждый бугорок, каждая канавка. Это было почти универсальное место: здесь росли любые грибы и в любое время сезона. С покосов на всякий случай свернули в овраг, избороздили березники и осинники, продирались сквозь мокрый мелкий ельник, снова возвращались на поляны, делали почетные круги вокруг величаво важных сосен — все напрасно. Места, в которых раньше легко наполнялись корзины, сегодня не принесли нам и скромной грибовницы.
А снег пополам с дождем продолжал идти. Он лежал на полянках, в лесу его не было — не только под лапами елей, долго хранящих тепло, но даже в чистом облетевшем осиннике. Снег не мешал нам собирать грибы, их просто не было.
Разумнее всего возвратиться. Но мы решили пройти еще узкой полоской луговины, на которой стояли толстые, узловатые березы. Под ними снег лежал толстым слоем. Последние надежды иссякли. Глаза рассеянно скользили от березы к березе, и вот тут-то я увидел его!
Он стоял на чистом месте посреди поляны между двумя березами и пашней, в этаком своеобразном треугольнике. Стоял, как мне показалось, живой, горячий, и снег на нем не задерживался, а подтаивал, смазывая, словно маслом, его коричневую, выходившую за пределы всяких стандартов шляпу.
В первое мгновение я остолбенел: ноги перестали слушаться. Хотел крикнуть Андрюшке, который огибал березу с другой стороны, и тоже не мог: пропал голос.
Прошло довольно много времени. Мне показалось, что гриб, несомненно белый, заметил мою растерянность и сам шагнул навстречу. Тогда сорвался с места и я. Побежал бегом, будто кто-то другой мог раньше меня поспеть к нему.
Около гриба я опустился на корточки и левой рукой дотронулся до ножки. Не скажу: взял в руки. Обхватить ее и обеими руками было бы невозможно. Я просто дотронулся, как в детстве, бывало, в игре хватались за что-то и кричали: «Чур мое!» Дотронулся и машинально ощупал — ничего подозрительного, ножка вроде бы твердая. Снаружи гриб хорош. Черви в нем завестись не могли, однако время превращает в труху великанов и иными путями.
Я достал из кармана небольшой складной нож, но срезать гриб не спешил. Одно суетливое движение может все испортить.
Не выпуская ножа из рук, ощупываю, глубоко ли сидит грибница. Хочется оставить ее неповрежденной и в то же время снять всю мякоть гриба, не оставляя в земле ничего лишнего. Пальцы пробегают вокруг ножки, нажимают с силой на корень, подобно пальцам врача, который определяет, где больно. Так и хочется спросить:
— Здесь болит?.. А здесь?
Может, я даже спрашиваю, потому что явственно слышу в ответ: