***
Родионов лежал за забором прямо в мерзлой грязи, припорошенной снегом. Мысли лихорадочно прыгали в голове, будто белки по горящей сосне. Обложили! Обложили, собаки! И когда только успели? Ведь и получаса не прошло. И как узнали, что он подастся именно в эту сторону? Он и сам не знал. Бежал на радостях, словно безголовая курица, куда ноги несли. ОН стоял рядом, привалившись к забору и сияя в свете милицейских мигалок, точно Луна на небе, вожделенный, так долго желанный, важный, точно генерал, ну или, на худой конец, директор рынка. Самовар.
Только сегодня Родионов, наконец, улучил момент и скоммуниздил это луноликое сокровище из буфета Дворца культуры. И когда менты успели пронюхать? Уму непостижимо. Ну уж нет. ЕГО он им не отдаст. Сопя и пыхтя от натуги (покража была не столь тяжела, сколь громоздка и неудобна) Родионов со всей возможной аккуратностью потащил самовар вдоль забора. Перекинул на соседний участок, следом перемахнул через забор сам (одно название, что забор, любой перелезет) и так дальше, вдоль дома, потом за помойку и в тайгу, а там ищи-свищи его.
В отличии от поселковых улочек, где свежевыпавший снежок растоптали, извозили, смешали с грязью, в тайге он остался нетронутым и белел, высветляя черноту стволов сосен и лиственниц. Вот только следы на нем выделялись отчетливо, словно на свежезалитом бетоне, с досадой сообразил Родионов. Но неужто менты смогут найти его по следам? Откуда они узнают, что эти следы принадлежат ему? Те, чай, не подписаны.
Гляди-ка, а это что? Две цепочки следов тянулись поперек просеки и исчезали меж деревьев на другой стороне. Одни были помельче – суетились, то забегая вперед, то зачем-то вставая на носочки, вторые – крупнее, явно мужские, тяжелые и понурые, как похмелье с утра в понедельник. Кто же это тут шастает, интересно?
Пристроив свою ношу в темноте под деревьями, Родионов, пригнувшись, будто партизан, перебежал просеку. Но на другой стороне, в лесу, следы почти сразу потерялись. Схоронившись за толстой сосной, Родионов напряг зрение и слух. И не напрасно. Уловив неподалеку какую-то непонятную возню и шуршание, любопытный, осторожно ступая (вечно то ветки, то шишки под ногами хрустят), подался в ту сторону. Виляя от одной густой тени до другой, он подобрался к источнику шума поближе. Бесполезное прежде зрение отмечало какое-то колыхание, трепетание, дерганье. Донеслись и звуки. Да такие специфические. Что …
Да это же парочка! Да они же … Ну ни хрена себе! Вот учудили. И чего только в лесу не увидишь. Места себе что-ли другого не нашли?
Родионов хихикал, зажимая рот рукой в рукавице и мелко трясясь. Со своего места он видел только спину мужика, ритмично и мощно засаживающего неведомо кому свое орудие. Баба, обнимающая ствол дерева и отклянчившая на морозе голый зад, охала и стонала, не выбиваясь из ритма. Случка была в самом разгаре.
Созорничав, Родионов приложил руки ко рту рупором и резко заорал дурным голосом: «Ату ее, ату! Держи!» Реакция мужика была молниеносной. Мгновенно отпрянув от бабы, чей голый зад белым пятном сверкнул в темноте, он присел на корточки, озираясь по сторонам и одновременно застегивая штаны. Потом, бросив полюбовницу одну, припустил по кустам в сторону бараков, ярко освещенных милицейской иллюминацией.
Баба оказалась куда медлительнее. Разомлела, видать, блядовка. А может зад отморозила, пока заголялась. Но и та вскоре, уладив непотребство в одежде, потащилась вслед за ним. Силуэты любовников недолго мелькали среди деревьев. Тут Родионов, уже не сдерживаясь, расхохотался в голос, приседая, хлопая себя по бедрам и тряся головой.
Развеселившись он вернулся к своему сокровищу и отяжелевшей рысью потащил его вдоль по просеке, прижимая его к животу. Бежать так долго Родионов, конечно же, не мог, а потому, углядев удобный, широкий пенек остановился передохнуть, бережно водрузив на него самовар. И только выдохнул, как сзади на его плечо легла рука. Мужик аж присел: «Попался!» Помертвев от ужаса, он замер на месте, точно застигнутый врасплох заяц. Рука, тем временем, скользнула назад, за спину, а потом снова легла на плечо. Родионов медленно и обреченно обернулся.
Это была и не рука вовсе, а нога. «Женская,» – безошибочно определил Родионов по рваному капроновому чулку. Ноги тихонько покачивались, потревоженные его прикосновениями. Вглядываясь изо всех сил, он пытался определить, кем была обладательница ног при жизни. Может, знакомая какая? Но сделать этого не удавалось. Неверный свет луны не проникал сквозь толщу ветвей, а света спичек хватало лишь до колен висельницы.