А рамка на подоконнике была повёрнута фотографией к людям. И девушка на ней беззаботно, счастливо улыбалась, думая, что встретила того самого мужчину. Грибник положил фотографию лицом вниз, вздохнул тяжело, помолчал.
- А в самом деле, поставлю-ка я самовар.
***
Утро выдалось хорошим. И тихим. Рыжий кот ночью прокусил маковую коробочку, нализался млечного сока и теперь развалился у крыльца в беспамятстве. Брюшко почеши...
Тишина.
И даже Черныш больше не гавкал.
Грибник подкатил к высокому соседскому забору толстый пень, на котором обычно рубил дрова, влез на него и заглянул на чужую территорию.
Парник с помидорами был закрыт, несчастные завядшие растения наклонились к земле. Вряд ли придут в себя, даже если их сейчас полить; слишком долго их никто не лелеял. Сорняки проросли и заполонили огород тёмно-зелёными кустиками. Черныш неподвижно лежал у будки, прикованный цепью. Грибник поднял камушек и кинул в пса, но тот и ухом не повёл.
Спустившись с пня, Грибник отодвинул металлический лист забора и пролез в дырку. Эту лазейку он сделал ещё в прошлом году, когда Фёдорович только отгородился заборчиком. А что? Негоже совсем от соседей открещиваться. Но тайным ходом Грибник пользовался впервые.
Заглянул в окна. За пыльными белыми занавесками ничего не видно. Во втором окне, кажется, увидел кровать. Фёдорович лежал на ней. Громко постучал по стеклу, но внутри никто не отозвался.
Присел рядом с Чернышом, потрепал по холке, по жёсткой шерсти, но пёс не шелохнулся. Лежал чучелом и тихонько попахивал. От голода, видать, издох.
Дверь была не заперта, и Грибник вошёл в дом. Пахло разложением; от резкой вони заслезились глаза. В темноте коридора чуть не споткнулся, чертыхнулся, пригляделся: а это распиленные доски, а из большой комнаты, где печь, виднелся комод без ящиков. О будущие ящики Грибник-то и споткнулся.
Укутанный в одеяло, сосед покоился на постели. Наверное, ночной инфаркт. Да, наверное. Фёдорович несколько раз жаловался на сердце. На восковое лицо уже лёг слой пыли, а назойливая муха копошилась у края закрытого глаза.
- Эх, вот и работка, - тяжко произнёс Грибник. Этим августом много работы. От запаха мутило, нужно поскорее управиться.
Черныша он положил в мешок. Пасть собаки открылась, вывалился язык, глаза стеклянно смотрели вдаль. Но Грибник лишь потуже завязал мешок. С Фёдоровичем было сложнее. Всё-таки здоровый тяжёлый мужик.
В пять утра большинство жителей деревни спали, и никто не видел, как Грибник тащил огромный свёрток из простыней от дома соседа, через дырку в заборе к старенькой "Волге".
Завёл мотор, тот фыркнул и затарахтел.
- Поехали!
Несмотря на высокий забор, Фёдорович в сущности был неплохим человеком. Ни с кем не ругался, сплетен не развозил, про себя, правда, тоже ничего не рассказывал. Жил тихо, с собакой, по вечерам прогуливался вдоль опушки, иногда сыроежки срезал, потом приносил Грибнику и спрашивал, как лучше приготовить. «С картошечкой пожарь». Хороший был человек, только забор зачем-то выстроил. Ну, у каждого свои секреты.
Через полчаса доехал до поворота с шоссе на грунтовую дорогу. Та уже давно превратилась в сплошные колдобины и поросла высокой осокой. Прямо посередине тянулась к солнцу тоненькая берёзка, а рядом с нею вправо наклонилась елочка. Чуть дальше кусты ежевики вырвались из лесу и переползли на другую сторону бывшей грунтовки, к болоту тянулись.
Грибник осторожно съехал и сразу же свернул, оставил машину за молодыми елями, чтобы не бросалась в глаза с дороги. Впрочем, в этой глуши и смотреть-то было особо некому.
Затем вытянул из машины тело Фёдоровича. И волоком потащил к болоту. Тяжёлый свёрток простыней с каждым шагом становился всё тяжелее, цеплялся за упавшие ветки и сплетения трав. Но вот идти стало легче, травы расступались, земля точно отталкивала от себя мешок и гнала вперёд.