Ушла и унесла свои дивные ноги. Это бывает.
— ...Загибай, Забегай, Запекай, Запевай, Запивай, Увлажняй, Усложняй, У... У... У... Ублажай, Угождай, Утверждай, Утепляй, Упадай, Укоряй, Укрепляй, Упрекай, Возникай, Намекай, Закипай, Закрепляй, Заряжай, Заражай, Насаждай, Нагревай, Нагнетай...
Очнулся я от дикого звона — увы, совсем не колокольного. Я поднял голову и смотрел, как в лучах радостного солнца булыжник проламывает стекло в оконце и вместе с острыми сверкающими кусками этого стекла летит прямо в мою голову. Я вежливо отстранился. Осколки красиво усыпали мой свитер, булыжник шваркнул сверху в машинку и, не повредив ее, отскочил и лег. К счастью, мягкий оказался булыжник! Я внимательно посмотрел на него: розоватый, с гранитными блестками, с одного бока впалый. Потом поглядел на окно. Булыжник — орудие пролетариата? Ничего себе — “утро нового дня”. Видно, верующие уже совсем недовольны тем, как мы тут решаем их проблемы. Я хотел было выглянуть в оконце, объясниться, но подумал: запросто может быть, что у них имеется и второй булыжник.
Я временно простился со своими верными псами и двинулся в сторону трапезной. Может быть, сегодня что-то обломится — ведь я же, как-никак, уже вписался в местный процесс — в качестве доказательства даже прихватил булыжник. С начальством у меня всегда устанавливаются, в конце концов, добрые отношения. Помню, с шефом с моего последнего места работы мы дошли до того, что я читал ему в рабочее время свои стихи и он бурно рыдал, утираясь ширинкой (ширинка — расшитый платок, укр.).
В трапезной, ожидая раздачи, сидели уединенно только двое: Мартын и моя новая знакомая Леся. Но разговор у них был не интимный, а, скорее, напряженный. Мартын сухо кивнул мне, а она даже не повернула ко мне головы, но тон ее изменился на почти угрожающий:
— ...пришел, раскинулся — давай, говорит! Я ему: “Сейчас, хорошенький мой!” Вышла, зашла к нашему лейтенанту Володеньке: “Володенька, — говорю, — разберись!”
Я прислушался: сюжет был явно не про меня, но угрожающая интонация явно предназначалась мне: смотри!
Лгала, придумывала, играла — но за всем этим маячило что-то четкое...
Мартын среагировал неожиданно — как бы искренне, от глубины возмущенной души, — но на самом деле тоже явно играя на меня:
— Как ты могла?! К тебе приходит мужик, одержимый нормальной человеческой похотью, а ты сдаешь его ментам!
В негодовании он даже привстал, откинул волосы со лба благородным жестом.
Ярый либерал, радикал... пока не начался рабочий день.
Тут мое внимание отвлекли еще двое — братья-близнецы, как-то в первый день я на них внимания не обратил, а напрасно. Зато потом полюбил. Они были абсолютно неразличимы, но один из них был главным инженером данного заведения, а другой — его заместителем. И как после я узнал, вся их деятельность заключалась в том, что один из них совершал какое-то крупное хищение, а другой его возмущенно разоблачал. После — наоборот. Бим и Бом.
Например, вдруг наутро выяснялось, что один из них ночью открыл ворота нашего храма, и в них под покровом тьмы въехала какая-то компания на трех машинах — и с помощью бредня они тщательно пробрели имеющийся на нашей территории пруд с недавно впущенными туда зеркальными карпами. Наутро, когда это выяснилось (карпы не пожаловали на завтрак), возмущению одного из них (кажется, Бима?) не было предела:
— Как ты мог это сделать, Андрей?!
Один театрально бьет, другой театрально падает. Потом все наоборот. Но сейчас у них был момент замирения — они мирно и даже любовно беседовали.
Я подсел к Мартыну — все-таки самый близкий мне человек.
Сейчас наигранное его возмущение по отношению к неадекватному поступку Леси как бы прошло и сменилось опять же наигранным как бы восхищением по поводу найденной в какой-то гробнице рукописи какого-то Евтихия Паленого, XVI век.
— Какая свежесть! Какая глубина! — он откидывал голову, снова играя на меня.
Леся равнодушно зевала — ее подобные разговоры, как она бы сказала, не факали. Бим и Бом бодрыми, выспавшимися глазами поглядывали вокруг: что бы такое еще украсть?
Ну, это все понятно: сольный номер Мартына предназначался исключительно для меня — для этого он меня и привез.
Я смотрел на него. Да, вся трагедия таких людей в неосуществимости их желания: сочетать неординарность личности с предельно ординарным, надежным существованием.
Будучи кинорежиссерами, они обычно ставят фильмы о скором и неизбежном конце света — но при этом напряженно следят, чтобы их не забыли выдвинуть в местком.