Это было почти счастье!
— Давай тогда немного выпьем. Чтобы не волноваться! — радостно предложил я.
За нашим столом оказалась красивая, холеная дама средних лет. Впрочем, именно таких здесь было немало. Именно они, как я сразу же умно догадался, и определяют тут политику!
— Не хотите ли немного выпить?
Благожелательно кивнув, она провела шикарным ногтем по самому краю рюмочки.
— Ну... за знакомство!
— Меня зовут Ксения Серафимовна... А скажите — вы Попов?
— Откуда вы меня знаете?
— Читала.
— Но у меня же опубликован (несмотря на все старания Лехи — точнее, вопреки им) лишь один рассказ!
— Этого достаточно! — умудренно улыбнулась она.
Дрожащей рукой я налил уже по полной. Ура!
Ликование нарастало. Какие красивые, симпатичные люди вокруг!
— Валерий... вы что-то частите! — издалека, сквозь счастливый гул, донесся до меня голос Полины (Ксении?).
Следующий миг — Леха трясет меня за плечи:
— Солженицын здесь!.. Солженицын здесь!
Я отстранил Леху движением руки: меня манили лишь бездонные глаза Ксении (Полины).
Следующий счастливый миг: я горячо целуюсь с каким-то мужчиной. Но без бороды. Значит — не Солженицын.
Следующий счастливый миг: я, хохоча, карабкаюсь на обледеневшую насыпь... Но Лехиного дома за ней не вижу.
И последний кадр: я лежу почему-то на полу, и надо мною, как туча, нависает Леха.
— Очухался, ходок?
Я бы этого не сказал!
К тому же он, добивая меня, словно вбивая в гроб — и в голову — гвоздики, тюкает на моей машинке. Тюк! Тюк! Я специально привез мою машинку сюда — на случай, если по указаниям классиков нужно будет что-то исправить. Похоже — ничего уже не исправишь! Тюк!
— Через Сахару, что ли добирался? — усмехнулся Леха.
— Пач-чему?!
— Вся квартира в песке!
С трудом я приподнял от пола голову. Действительно, к месту, где я лежал, тянулась от двери яркая песочная дорожка, как в саду! Где же я набрал песку посреди зимы?
Я снова прильнул к половицам. Какой приятный холодный пол!
С полки укоризненно смотрел Солженицын... Тюк! Тюк!
— Казаков вчера подходил, — проговорил неумолимый Леха, — и Васька Аксенов тоже... Но ты не врубался!
Это точно. Я тонул в бездонных глазах. Думаю, если б явился Толстой — я бы тоже не дрогнул.
— Ну, а как закончилось? — пересохшими губами выговорил я. — Надеюсь, нормально? Спутница наша, надеюсь, довольна? Ты телефон ее не записал?
Лехина усмешка не предвещала ничего хорошего.
— Не думаю, что тебе следует ей звонить!
Ну хоть Лехе-то я доставил счастье: вон как сияет.
— Пач-чему? — мужественно выговорил я.
— Ну... хотя бы один эпизод, — сжалился Леха. — Весь ресторан с ужасом смотрит на нас...
— Так... — готовясь к худшему, я сглотнул слюну.
— А ты с криком “Как же я вас люблю!” держишь меня и Ксению за волосы и гулко колотишь лбами!
— Ну, это еще ничего!
— Ты так думаешь? — усмехнулся Леха. — В общем — в Дом литератора тебе запретили теперь ходить. И мне — тоже.
Прощай, слава!
Тюк! Тюк!
— Как ты печатаешь на такой машинке? — брезгливо проговорил Леха, явно намереваясь меня добить. — Буква за букву цепляется. Дрянь!
Вот это он зря! Мою машинку оскорблять — это не выйдет!
Я гордо поднял голову — и тут же со стоном опустил ее на холодный пол.
Да — нелегкими были те глухие семидесятые годы!
Ну что ж... будем постепенно! Сначала плавно подняться, потом — душ: горячий — холодный, горячий — холодный. Потом ненадолго повеситься — и все снимет как рукой!
Но и эти мои планы хозяин безжалостно развеял:
— Собирайся! Мне в рейс.
Я сунул дрожащую руку в карман за бумажником. Только песок!
Да — трудные были годы...
— Здесь дует... из туалета, — робко пролепетал я.
— Сиди и моли бога, чтобы я тебя не выкинул вообще! — рявкнул Леха.
Он был уже во всей своей силе и красе, в черной форменной шинели и фуражке, с гербами и позументами. Хозяин! Проводник! Если бы не дикая головная боль, я, наверное, был бы ему страшно благодарен.
Вскоре Леха, упиваясь своей властью — и победою — до конца, посадил напротив меня пьяного десантника, в тельняшке под расстегнутым кителем, без шинели и фуражки. Может быть, такой приказ — ездить им без шинелей и фуражек?
Мое унаследованное с прошлого дня беспокойство усилилось. Тяжелый и одновременно слезливый взгляд соседа не отпускал меня. Что ему надо?
Пружины, растягиваясь, заскрипели. Первый раз подкинуло. Поплыл перрон.