— Но при всей его абсолютной расчетливости, — сказал я, — барахлом не интересовался, макулатуру не копил...
— Это уж точно! — воскликнула она. — Рассказываешь ему, иногда даже с упреком: этот то-то купил, тот обменял “семерочку” на “девяточку”... А Саня глаза так прикроет, словно спит, а потом говорит, с каким-то даже упоением: “А у меня нич-чего нет!”
— Ну ясно — и это “нич-чего” и позволяло ему свободным быть! Но при всей как бы безалаберности его ни на миллиметр нельзя было сдвинуть туда, куда он не хотел!
— Это да, — вздохнула она. — Где сядешь, там и слезешь!.. Помню — познакомились мы в автобусе, случайно: крепко прижали нас и, надо признать, довольно-таки приятно. — Она усмехнулась. — Стоим, и почему-то не сдвигаемся, хоть сдвинуться, ну хотя бы вбок, вполне возможно... но зачем? — Она дерзко глянула на меня. — Стоять так вроде больше невозможно, надо куда-то двигаться — туда или сюда. “Тесно...” — наконец-то он говорит. “А что — разве это плохо?” — вдруг брякнула я. “Ну почему же плохо!” — говорит. Вышли наконец из автобуса, пошли. У самого моего дома говорит: “Ну и что? Увидимся когда-нибудь, нет?” — “Это, — пококетничать решила, — от вас будет зависеть!” — “А-а! — сразу рукой махнул. — Если от меня — тогда-то безнадежно!” Но после, столковавшись все же, оказались в одном пансионате в Эстонии, я при своих экскурсантах, он — при мне. Но в разных, естественно, апартаментах. Сначала, когда я смотрела на него, думала: “На фиг он мне такой нужен? Без машины, не деловой”. Но как раз тогда я пахала крепко, устала, хотелось отдохнуть. Ну и... Там отличная сауна была, на крыше. Вообще — мужская и женская отдельно, и бассейн темный, но там кнопочка возле ступенек, если хочешь — можешь все осветить.
— Ну и ты, конечно, понажимала от души, — глянув на ее замечательные стати, усмехнулся я.
— Донажималась! — улыбнулась она. — Тут же — с легким паром! — явился и вместе с креслом к себе уволок, на первый этаж. И потом, когда дело произошло, подпрыгнул вдруг, заорал, как сумасшедший... там внизу тоже бассейн маленький был — разбежался через библиотеку, зимний сад, склад и кухню и с полного хода в воду кинулся — брызги до потолка! Отлично было. — Она вдруг сглотнула слезу. — ...Ночью раз по пять ходили друг к другу, потом гуляли босиком, по холодному мрамору... Однажды — сидим в номере у меня, вдруг увидел он в окно: мужик косит на склоне. Заорал, бросился туда. Возвращается убитый: “Это финн или швед. Тут, оказывается, только за валюту дают косить!” И вроде забыл об этом совсем — но когда мы обратно ехали, поезд остановился на изгибе, и видим вдруг — машинист выскочил и косой замахал. Саня бросился туда, уговорил машиниста... — Она помолчала. — Утром просыпаюсь — мы в общем вагоне ехали, на купейный не разорился — гляжу: два узбека у моей полки стоят, мою ногу с педикюром, высунувшуюся из-под одеяла, держат, восхищенно цокают языками: “Красиво!.. Да ты спи, спи”, — меня увидели. Тут является он, с полотенцем на плече, говорит: “Могу продать — но только вот эту часть!” — пальцем провел. Брыкнула ногой его в нос... Вот блин! — выругалась она, выскочила, принесла из кухни почти выкипевший чайник. — ...И когда мы после всего этого счастья выходим с вокзала — он вдруг прощается и бредет вбок, к троллейбусной остановке. “Ты куда это?” — ему говорю. “Как куда? — удивленно отвечает. — Домой. Все, не скрою от тебя, было отлично — но в душе я кабинетный ученый, аскет — и та оболочка, не скрою, мне гораздо важнее, чем эта!” — “Ну и катись в свою оболочку!” Разъехались...