— ...Ну... а потом? — не сводя с нее глаз, спросил я.
— Ну а потом... мы с ним придумывать разное стали... Мы с ним часто так вдвоем веселились — придумывали всякую чушь: как он назавтра, в белом фраке с гвоздикой, делает доклад. Павлов сидит тут же, мрачный, уже не директор, горестно думая о том, что кастрюлю с лица по утрам все труднее срывать, — плюс сухость во рту: трясет графин, оттуда вываливается лишь дохлая муха. И тут раздается треньканье балалаек, врываются присядкой два ухаря, с васильками в кепках, а за ними вплываю я, этакой подраненной лебедушкой, мелко ступая, плыву по комнате — в монисте, в кокошнике, а на расписном коромысле у меня два ведрышка с ключевой водой. Подплываю к Сане, говорю нежным голосом: “Испей, добрый молодец, водицы”. Он так, жадно прильнув, со всхлипами пьет. Отрывается, утирается. “И мне, красавица”, — Павлов хрипит. Балалаечники приплясывают, а я, вильнув этак бедром, проплываю мимо, плеща на пол, и уплываю совсем! “Так, — думает Павлов, утирая пот. — Имеются случаи оплыва красавицами, а также обноса водой... Тревожащий признак!”
— Ну... а потом? — придвигаясь к хозяйке, произнес я.
— Суп с котом! — ответила она.
— Я должен знать о друге все!
— Мечтать не вредно!
— Что за разговоры? — Я вспылил.
— ...Очень охота мне — шило на мыло... — уже оправдывалась она.
— Надеюсь — я шило?
— Похожи шутки у вас...
— Ну тем более... — прошептал я.
— И глаза похожи...
— Говори, говори...
— И руки...
Медальон в виде сердца на цепочке ритмично колотил ее в грудь, она, оскалившись, поймала его зубами, чтобы не возникал...
— Ну, все! Я помчался! Скоро зайду!
На лестнице подростки бренчали на гитарах — и я вдруг, как Саня, тоже запел.
Отличное вышло отпевание! Я выскочил на улицу. Еще ходили автобусы (или уже?). Впрочем, это не имело никакого значения — вот же насыпь, в двух шагах, перескочим за пять секунд!
Я уже приближался, огибая гаражи, как вдруг медленно наехал грузовой поезд, с убегающим лязгом буферов тяжело остановился, как железный занавес, закрыл небо — от конца до конца!
— Ах — вот так?! — Я моментально оказался наверху.
Так... ну что тут у вас? Слева от меня был железный ребристый вагон с надписью “Ждановтяжмаш”, справа — черная цистерна: “Опасно улучшенная серная кислота. С горок не спускать”.
Испугали! Я поставил ногу на сцепку. Словно почувствовав меня, поезд громыхнул. Я отдернул ногу, потом снова поставил... Испугали!
Как я мог усомниться в друге, хотя бы на минуту? Не в отчаянье, а в ликованье летел он сюда! Так и погиб. Но это ж совсем другое дело!
Как я был богом
Она шла типичной раздолбанной походкой манекенщицы: в начале шага правая нога далеко сзади и захлестнута даже чуть левее левой, потом она делает плавный полукруг и оказывается далеко впереди — и снова чуть левее левой, потом то же проделывает левая нога, захлестывая правую. Бедра так бодают воздух, что глаз не оторвешь.
О! Тормознули вместе с ней: вагон третий! Вот это да!
— Девятнадцатое, — буркнул проводник, разглядев ее билетик и даже не взглянув на нее. Схватившись одной рукой за поручень, она гибко втянулась внутрь, и — тут не было никаких сомнений — обернулась и улыбнулась! Сунув свой билет проводнику, я устремился за ней... Забыл, что буркнул этот толстяк, запихивая мой билет в кармашек своей сумы, — ...двадцать первое? В одном с ней купе? Не может быть! Я поравнялся с дверью, возле которой темнели в рамке цифры “19-22”, затаив дыхание, заглянул в щель. Изогнувшись, разметав длинные волосы по плечам, она устанавливала свой крохотный рюкзачок на верхнюю полку, а на нижней, обалдело уставясь куда-то в район впалого ее живота, на двадцать первом, сидел лысый лопоухий интеллигент, безвольно что-то лопоча, вроде “...пожалуйста... разумеется...” Господи! Как же мне не везет! Лопоухому счастье. Будет лопотать вместо того, чтобы сразу, энергично, “под микитки”! Иди... твой номер тридцать первый. Ну — ясное дело — последняя дверь возле туалета. Дверь с глухим визгом отъехала... О, вот это твой вариант!
Худой, как палка, военный в чине капитана, лишь злобно глянувший в ответ на мое вежливое приветствие, прильнувшая к нему сдобная жена с гладкой прической, грустно кивнувшая мне в ответ. Весь проход занят громадным чемоданом, обвязанным веревками.
— Извините, это ваш чемодан?
Взгляд капитана был яростно устремлен куда-то вдаль — слов моих он явно не слышал. Жена кивнула наверх.