— Точно! — усатый торжествующе шлепнул себя по мощному колену. — Она! Какая из себя?
Так. Новая сложность. Про то, что была “она”, мой друг, человек солидный, ничего не говорил.
— Ну... — произнес я.
— Ясно! — произнес безусый. Чувствовалось, что я им уже не нужен: вечер удался!
— Бутылочку со снотворным распили? — плотоядно улыбнулся проводник.
— Ну я же не знал, что со снотворным, — ответил я простодушно. Они радостно захохотали. Удачный ответ!
Уходя, я слышал за дверью возбужденные их голоса. Да, чувствую — с историей я им угодил. Моя красавица, стоя в коридоре, грустно глянула на меня: ну когда же?.. Работаем! Пока недосуг! Красавица вздохнула. С некоторым изумлением она увидела слезы на моих щеках. Главное — чтоб людям было хорошо! И кстати, лопоухий наконец-то оказался рядом с ней и, тыкая в абсолютно темное окошко, что-то бубнил. И здесь все будет складно! Я прошел мимо в свое купе... Вернее — в чужое, но оказавшееся моим. Сдвинул дверь и ударился о запах. Да, питание одним горохом сказывается! Я мужественно сел. К тому же царь-горох у себя на верхней полке еще и храпел. И это еще не все!
— Витя! Ну угомонись! Ну что ты делаешь? — донесся жаркий шепот из темноты.
Ладно! Глубокий, освежающий сон! Сдвинув одеяло, стреляющее зарницами, я улегся.
— Витя... Что же ты со мной делаешь? О-о-о... Ви-итенька!
Да, в этом купе можно спать только гороху наевшись!
— О-о-о! Витенька! Да! Да!
А то нет. Натренировались у себя в тундре долгими полярными ночами!
— О-о-о! Витенька! О-о-о!
Спасибо Вите, что хоть он не проронил ни звука.
— О-о-о-о-о... — с постепенным затиханием.
В купе наконец-то воцарились покой и блаженство, которые каким-то образом перетекли и в меня.
Снова горячий шепот! Я вздрогнул.
— Ничего, Витенька... Не горюй! С такой машинкой, как у тебя, мы нигде не пропадем!
Вот это верно. Главный инструмент в хозяйстве всегда при них. Значит, и за них могу быть спокоен? Я начал засыпать под уютное покачивание. По коридору мимо, как дуновение ветерка, пронеслось: тихий, но довольно уже напористый басок лопоухого, хохоток красавицы. И за них, стало быть, можно быть спокойным? Все. Я рухнул в сон.
Проснулся я в купе, освещенном неподвижным солнцем. Стоим? Видно, мои добрые ангелы не решились даже меня будить. Я сладко потянулся, выглянул в коридор: из вагона выходили последние пассажиры. Я быстро собрался. На ходу увидел, что я, оказывается, не последний: в своем купе крепко спал лопоухий... Счастливец!
— Я думал, ты навсегда решил остаться! — усмехнулся проводник.
— Нет, все... Спасибо вам.
— Помни мою доброту! — проговорил он почти величественно.
По-моему, он уже маленько зазнался. Сказать? Сказать ему, что ничего на самом деле не было, и, кстати, взять мой билет? Ладно уж... Пусть остается!
— Главное — ты помни! — сказал я.
Мы неожиданно обнялись.
Я шел по платформе и вдруг впереди в толпе увидел ее! Она шла одна типичной раздолбанной походкой манекенщицы, так бодая воздух бедрами, что глаз не отвести. Вот она, моя Мария Магдалина! Раз уж у меня так хорошо получается — спасу и ее! Не одних же легионеров должен я обращать к добру. Я прибавил ходу и почти уже догнал ее, но тут вдруг перед ней возникли мои омоновцы. Они вежливо расступились, пропуская ее и вдруг взяли за руки с обеих сторон. С разбегу я чуть не налетел на них.
— Где же хахаль-то твой? — глядя на нее, усмехнулся усатый. И повернулся к напарнику. — Пойди, разбуди его.
Тот пошел к нашему вагону. Усатый тем временем спокойно обшмонал ее, вынул из сумки стеклянную трубочку с таблетками, встряхнул перед правым глазом.
— Этим, что ли угощаешь? — спросил он.
— Это я сама употребляю! — неожиданно дерзко и хрипло проговорила она.
Из вагона показался напарник со встрепанным “счастливцем”, изумленно хлопающим себя по карманам.
Да, видно, Мария Магдалина еще не созрела для святых дел, а мир еще далек от совершенства. Я вошел в вокзал.
— Милок! С тобой вроде ехали?
Я быстро обернулся. Царь-горох!
— С чемоданом-то не поможешь ли? Да тут недалеко!
Вот она, моя Мария Магдалина!
— ...Горохом-то угостишь?
Грибники ходят с ножами
(повесть)
ПУЛИ В ПЫЛИ
Пули валялись в пыли. Пули эти никого не убивали, разве что немножко, чисто морально. Они были свернуты из бумаги и залеплены мякишем, чтобы лететь, когда их выплевывают из трубки, через стену тюрьмы, украшенную выпуклыми крестами.