Как она взлетела? Загадка! С. утверждает с пафосом, что, исчезнув с его улицы, Анжела продвигалась вовсе не “узким местом вперед”: после измены жениха-грузина все мужчины долго ей были отвратительны. В этом С. клялся... уж если ему!.. Когда Анжела принесла белье в последний раз, С., увлеченно рассказывая о балете, пытался показать ей несколько дуэтов — и был отброшен с яростью.
— Нет, — эффектно заканчивал С. эту историю. — Я больше чем уверен, что она и “там” стирала... Но на каком уровне?!
Эту историю я вспомнил неожиданно, возвращаясь из города, стиснутый в электричке.
Да, съездил неудачно... Ну а чего ж ты хотел?
Главное, что панночка явилась в издательство вовсе не с местью, наоборот — полная светлых надежд! И что мы с нею сделали?
Тогда, вызвав меня первого, она размашисто, по-партийному расцеловала меня.
— Кто старое помянет... — и уже разливала коньяк.
— Представь своим бандитам! — через четверть часа добродушно попросила она.
Войдя в комнату, где все собрались, она вольно, вовсе не по-партийному, уселась на подлокотник кресла, эффектно подчеркнув божественное бедро.
— Давайте по-простецки! — она демократично прикурила у Гиенского.
То, что она предложила, ошеломило даже и нас, уже обреченно ждущих чего-то невероятного.
Совместную нашу работу она предложила начать... с публикации секретных документов Смольного, которые ей удалось как-то стянуть, — показывающих, как сказала она, самые неприглядные стороны партийной жизни!
— Делать — так делать! — сказала она решительно. — Сор без остатка выметать!
— И сколько... его? — пробормотал Гиенский.
— Кого?
— Этого... мусора?
— На три года хватит печатать! Ну, что пригорюнились?
Она явно была разочарована нашей квелостью! Семьдесят лет они ныли, что им не дают дышать, и вот только пахнуло свободой — сразу в кусты?!
Все это читалось в ее взгляде.
— Но у нас... годовой план! — пролепетал Гиенский.
— Читала я ваши планы! — Движением кисти панночка как бы сбросила их со стола. — Все чушь, приспособленчество... Ну как?
Расходились мы хмуро.
— Опять хотят задолбать нас своими декретами, — проворчал Сашка.
— Пусть даже и тайными, — добавил я.
На следующих редсоветах она настаивала на своих огневых планах, презирала нас, называла “клячами режима” — мы понуро вздыхали. Кончилось это тем, что кто-то (видно, особенно переживавший за свою книжку в плане) написал на нее анонимку в Смольный — и анонимкой этой она презрительно размахивала перед нами уже на следующем редсовете, оказавшемся последним.
Поняв, что тут больше мне не светит — ни аванса, ни пивной, — я сдал свою квартиру на лето знакомой финке и уехал с семьей на дачу.
Просидев там в сырой комнате фактически без стен почти месяц, я решил все же рвануть в город: а вдруг я что-то пропускаю и что-то там идет?
Гиенский сидел теперь в маленькой клетушке (в бывшем роскошном кабинете главного редактора был теперь солярий, стояли — я заглянул — лучистые гробики, в которые ложились голые люди). Гиенский — как и все мы — успел ухватить власть как раз в тот момент, когда она абсолютно ничего уже не значила. Кабинет, увы, не тот...
— Ты слышал, что сделала эта дура?
Так начинался теперь каждый наш разговор.
— Забрала фактически издательство себе! Приватизировала! И коллектив единогласно выбрал ее директором!
Единогласно — значит, и ты проголосовал? — подумал я.
Естественно, что коллектив, изголодавшийся по соляриям, выбрал ее! Гиенский тайно надеялся, что выберут его... но за что должны его выбрать... за снобизм и высокомерие? Это ценят лишь близкие друзья.
— Все ваши папки, кстати, выбросила на помойку! — мстительно (за что мстит — непонятно) проговорил Гиеныч.
— Как — на помойку? На какую?
— Извини... ты за кого меня считаешь?!
— Ах да...
Оскорбленный вид Гиенского говорил: ты можешь считать меня кем угодно, но, надеюсь, не человеком с помойки?
Более чем уверен, что тут они сблизились — он тоже выкидывал наши папки... Всех ненавидит, кроме классиков... и тех терпит лишь потому, что их не сковырнуть.
— ...И когда я возражал против этого, знаешь, что она мне ответила?
— Что?
— “А что хорошего я видела от вас?”
Да-а... тут она права... Хорошего мало.
— И... что? — выдавил из себя я.
— И — все. — Гиенский поднялся.
Кстати, в дальнем углу электрички я увидел его... Но мы пугливо отвели взгляды... О чем еще говорить?! Немного отдохнуть можно?!.