Писатели явно грустили. Так ведь, глядишь, понуро разойдемся — и все. Что сказать?
И туг поднялся Гиенский.
— Я предлагаю выбрать сейчас инициативную группу, пойти в мэрию и требовать снятия Анжелы Вадимовны и признания проведенной ею приватизации издательства — недействительной!
Зал загудел на разные голоса. Наиболее активные — они же наименее сведущие — считали, что надо пойти и свергнуть, а там уж! Другие сумлевались: а не посадит ли их в долговую яму эта “фабрика счастья”, называемая издательством? Но самые отчаянные, как всегда, брали верх:
— Гиенского в комиссию! То есть, извините, Гиевского...
— Называйте, называйте... Должно быть по меньшей мере пять человек. Называйте лишь самых авторитетных!
— Аземова надо! — крикнула поэтесса Шмакова. — Его все знают.
— ...Ну, давайте... не молчите... Ваша судьба решается! — горячился Гиенский, при этом странным образом не услышав самую как раз весомую фамилию Аземова... Уж слишком авторитетный? Как бы не захватил пост, намеченный Гиенским явно для себя. — Ну, не молчите же!
Все, напротив, в некоторой растерянности молчали. Если он фамилию Аземова проигнорировал — то кого же кричать?
Вдруг я с изумлением увидел, что вперед медленно идет Паша. Ему-то что наши дела?
— Я тут посторонний, с другом зашел...
— ...бизнесмен, бизнесмен... — зашелестело в зале.
— ...а вы тут всю жизнь этим занимались... но, ей-богу, удивляюсь я вам.
Все с интересом молчали. Поняв давно уже полную бесперспективность дальнейшей жизни, только на чудо и надеялись: придет такой вот, простой и коренастый, — и все решит. Ну а кто же еще?
— Честно! — продолжил Павел. — Напали все на красивую женщину!
Панночка, перед этим слегка опавшая, гордо встрепенулась.
— ...а сами, мужики, не подумали, чем конкретно можете ей помочь?
— Мы пишем книги — этого достаточно! — гордо воскликнул Гиенский, которому, кстати, этого было явно недостаточно.
Все, конечно, знали, что Гиеныч подлец, но как-то некогда было заняться этой мелочью — Гиеныч, всех опережая, звал постоянно вперед, не давал сосредоточиться на мелочах, на некоторых особенностях его характера, — говорил-то он всегда правильно, самое-самое!..
Правда, Сашка Бурштейн однажды бил ему морду — но это пустяк.
Паша — видно, не в курсе рейтингов — лишь махнул презрительно на Гиенского рукой: книги, мол, все пишут. Не в этом дело! Гиенский гордо уселся. Всего какой-нибудь год назад Гиеныч выступал в этом зале, надменно говорил, что в ближайшие восемь лет намерен заниматься лишь Баратынским, надменно отвергая всех прочих, менее родовитых... а вот теперь тут какие-то непонятные пришельцы затыкают ему рот!
— ...вы лучше поинтересовались бы конкретными делами, — спокойно продолжил Паша. Панночка теперь не сводила с него глаз. — Узнали бы для начала, к примеру, есть у вас какие-то положенные скидки по аренде, какие льготы, короче, толковым бы чем помогли.
Паша даже зевнул — в такой-то аудитории. Наступила тишина. Маститый критик Торопов, поглаживая осанистую бороду, оглядывал зал: кто тут еще шевелится, кого надо срочно добить? “Дедушка Мазай с дробовиком”, как ласково называл его я.
— Потом... про это заведение, — неожиданно перешел Паша. — У меня друг работал, шофером, — спокойно, без комплексов сказал Паша (не те времена!). — Так что я бывал здесь...
Все снова насторожились: ну и что? Паша зевнул снова: устал объяснять детские вещи — сколько же можно?
— ...сдайте на пару лет в аренду — пусть заодно сделают прилично! Живете как свиньи — общий сортир! Пусть туалет в каждом номере сделают! Потом сами ж сюда вернетесь... — не совсем уверенно закончил Паша.
Впрочем, последнее вызывало сомнение не только у него. Писатели гудели вроде бы одобрительно, но уныло. Общий тон был: “Не! Тогда мы уже не вернемся! На уровне туалета в каждом номере мы не пишем. Мы пишем в аккурат на уровне общего туалета, одного на этаж!”
Устало махнув рукой, Паша пошел по проходу.
— Слушай, кто ты такой? Ты мне понравился! — неожиданно к нему, сильно покачиваясь, кинулся Каюкин. Видно, много уже принял нынче на грудь. — Бери тут, все бери!
Каюкин кинул выразительный взгляд на зал: лишь бы эти не взяли!
— Пойдем ко мне, выпьем! — Каюкин рухнул ему на руки.
— Ну, пойдем, коль не шутишь! — неожиданно добродушно согласился Паша.
С уходом этих двух героев собрание окончательно увяло, не слушая что-то восклицающего на сцене Барыбина: знали, когда берет слово Барыбин — это все, полная уже разруха, маразм в очередной раз ликует, можно уходить!