Принять это как комплимент — или как оскорбление? Скорей все-таки как второе.
— Все! Пошел! — Я стукнул дверью.
И пошел, и пошел. Вдруг в кустах возле дороги что-то затрещало, тень метнулась ко мне... медведь-шатун? Фу! На самом деле — очаровательная женщина! Перестал уже отличать! За те годы, что мы не общались тесно, она почти не переменилась — лишь поднялась на голове взбитая, как торт, прическа ответственного работника.
— Привет, Анжела... Вадимовна!
— У меня к вам просьба...
Неужели тоже просить возглавить? Сердце, до этого неподвижное, слегка зашевелилось... Мгновенье славы настает?
— Познакомьте меня... с вашим другом... с которым вы сегодня вошли, мне он показался единственным порядочным здесь человеком!
Да-а... меняются ориентиры!
— Сами знакомьтесь! — рявкнул я. Потом все же вежливо добавил: — Он у Каюкина... Всего вам доброго!
Возвращался я пешком по шоссе. На машине дорого получается ездить! Вспоминал многие обиды... на той же ярмарке, где была драка... разговор двух шикарных теток — директрис книжных магазинов: “Пушкин? Ну, пошел... Но — не побежал!” Еще им надо, чтобы побежал, иначе — неинтересен!
Да — есть, слава богу, чем растравить душу!
Перед выходом в этот ночной марш-бросок я зашел еще в общую телевизионную — проститься. Все там мужественно делали вид, что абсолютно ничего не происходит, просто собрались интеллигентно вечерком у телевизора. Но все уже, увы, было по-другому! Взять хотя бы сам телевизор. Только мы уселись кружком смотреть новости на нашем любимом прогрессивном телеканале, как изображение вдруг начало дрыгаться, съезжать целыми пластами в сторону.
— Надо вызвать техника! — капризничал Гиенский.
Между тем монтер Дома творчества, который раньше быстро все исправлял, сидел теперь, нагло развалясь, в лучшем кресле (разве раньше он мог позволить себе такое?) и усмехался.
— Простите — чему вы радуетесь? — не выдержал Гиенский.
— Да — видно, у ребят крупная разборка идет! — Даже не повернувшись к Гиенскому, тот любовался экраном. — Всю частоту своими радиотелефонами задолбали! Что делают! — воскликнул он ликующе.
Чья-то особо крепкая тирада, кинутая в радиотелефон, снесла полчерепа нашей любимой дикторше!
Я поднялся и ушел.
Солнце, оказывается, еще не полностью исчезло: блеснуло из-за моста над рекой.
На хуторе Аркани, видно, топился камин — дым, слоем толщиной, наверное, в метр и к тому же наклонно, висел где-то на середине стволов.
К Зеленогорску я подходил уже во тьме. О, слава богу, чуть посветлело, выскользнул совершенно юный месяц... Хотя радоваться гадко: тут вырублен лес!
Помню, как в прошлом году взбудоражила всех новость, что власти кому-то продали участок леса возле шоссе. Потом вдруг выяснялось: болгарам! Почему болгарам-то?! А почему бы и нет? Новость эта горячо обсуждалась в народе, во всех местах. Мужики, заранее волнуясь, представляли, как все это будет происходить, представляли бурные контакты с братьями болгарами, споры за жизнь — наверное, небольшие драки, потом бурные примирения... И вместо этого — болгары приехали на два дня, спилили лес и тут же увезли. Большего оскорбления с их стороны быть не могло! Буквально плюнули в душу, раскрывшуюся навстречу!
— А еще славяне! — наиболее точно высказал общую боль дед Троха.
Я вдруг почувствовал толчок воздуха в спину и бензинный запах: это Паша — в шутку, разумеется, — изобразил наезд, но в полуметре затормозил!
— Падай!
Я упал. Паша явно был в растерзанных чувствах: вот уж точно — с кем поведешься...
— Противно на тебя смотреть! — (Для того, видно, меня и подобрал.) — Толковый вроде парень — а даже колес не имеешь!
— Ничего! — пытался я убавить его боль.
— По идее, за день можно на тачку сделать! Такие есть цепочки по недвижимости! Одну, скажем, старушку или алкаша передвинуть — и пять тонн баксов в карман! Но опять же: введи тебя в такую коммуналку — ты там такое “Прощание с фатерой” накорябаешь! — проявляя недюжинные знания в литературе и в то же время явно переоценивая мои возможности, проговорил Паша.
— Да нет... не напишу! Скорее уж — “Преступление и наказание”... И то навряд ли, — успокоил его я.
Но Паша уже не смог слезть с разбередившей его литературной темы.
— Я книжки там полистал — вообще уже! — захлебываясь возмущеньем, говорил он. — Разборки пишут, убийства... понятия не имея, как это делают! Считаю — надо иметь моральное право это писать!