— Не слушай ее, папа! Газ уже перекрыли!
Газ... Да, не слабо!
Улыбка буквально застыла на лице Кайзы: ваши личные стрессы меня не касаются... читалось так.
— Ладно... скоро приеду! Что привезти?
— Подожди... — после долгой паузы произнесла дочь как-то глухо. — Звонил твой отец...
Так. Прекрасно. И что там еще?
— Лиза погибла.
— Погибла... как?!
— Попала под машину!
О, господи! Батина жена... после операции глаза с левой стороны ничего не видела... наверно, оттуда и налетела смерть!
— Просил тебя срочно приехать...
— Ну ясно... — (Да — это я удачно позвонил!) — Держитесь... скоро приеду!
Повесил трубку... А с чем я приеду — они ведь ждут хотя бы еды! Повернулся к Кайзе. Она встретила меня стоической улыбкой.
— Вы знаете... моему мужу... как это сказать?.. десять дней назад делали операцию... как это сказать? Открывали?.. отворяли голову... это очень дорого...
— ...Ясно... всего вам доброго... До встречи!
Я двинулся к выходу. На лестнице, пока я был дома, кто-то нассал, несмотря на запор на парадной двери, который я так упорно тут устанавливал! Все почему-то были против! Полное отчаяние!
Но видно, что наведался интеллигентнейший человек: культурно нассано, в форме Италии!
Победа разума над мертвой техникой.
Я вышел из-под темной арки на улицу — и буквально ослеп, зажмурился от яркого света, горячие слезы заструились по щекам.
Ну? Куда податься? С какого несчастья начать? Глядишь, тут гурманом сделаешься!.. Начнем, думаю, с самого горького...
Поглядел на свое отражение в витрине шикарного магазина “Мон Пари”, сравнил себя с манекеном на витрине. Нет — он пошикарнее одет, хотя вряд ли у него больше заслуг перед отечественной словесностью. Одеваюсь нынче исключительно на Сенной, из одежной горы, называемой “Одежда на вес”. Купил недавно двести граммов штанов. Донашиватель!
Ну, поехали — дела предстоят трудные. Денег, правда, нет — придется исключительно на самообладании!
— ...Лучший писатель современной России... Василий Слепынин! — кричали в электричке.
Что приятно — на Сиверском направлении — уже другой!
...Медленно пятясь, к бетонной площадке перед Институтом селекции подъезжал крытый брезентом грузовичок “газель” — с самым страшным грузом.
Сотрудники торопливо установили прямоугольником стулья — и “груз” выплыл из тьмы.
Когда отец ушел из семьи и переехал сюда, я, помню, сильно переживал. Теперь “причина” того события лежала в этом продолговатом ящике, который с подчеркнутой тщательностью сотрудники устанавливали на стулья...
Родственница в черной косынке, как видно, имеющая опыт в этих делах, показала жестом: снимите крышку. И все увидели... нет — покойные мало похожи на тех, кто жил.
Директор института открыл панихиду. Из его речи выходило, что покойная (великий селекционер!) накормила своими сортами картофеля всю Россию, так же как муж покойной (мой отец) накормил всю Россию черным хлебом (поклон в его сторону).
Родственница поправила упавшую набок голову мачехи, и — все вздрогнули: голова подвинулась удивительно легко, словно не имела тяжести.
Вышел батя, абсолютно как бы спрятавшийся в черном костюме, глубокой шляпе, темных очках, и глухим, размеренным голосом произнес доклад о заслугах покойной — примерно как на ученом совете.
Дальше образовалась очередь желающих выступить — у них все выходило замечательно; непонятно было, откуда могли взяться страдания и переживания покойной, связанные с институтом.
Отец, неподвижно застывший у ее изголовья, вдруг поднял руку и согнул пальцы... Подзывает меня?
— Закругляй это дело. Через пять минут — отпевание в церкви!
Спасибо за доверие — дело нелегкое, но нам не привыкать!
Я вышел к изголовью, плечом отодвинул какого-то седенького академика, уже шевелившего губами, но не начавшего говорить, и зычно произнес:
— От имени родственников покойной благодарю всех за участие в этой скорбной церемонии и приглашаю на отпевание, которое состоится через пять минут в местной церкви!
И сделал правой рукою плавный жест.
Свет косо падал через церковное окно. Дым из кадила плыл, медленно изгибаясь. Пение оборвалось. Батюшка с громким шорохом свернул трубочкой бумажку с молитвой и вставил ее в сложенные руки покойной. “Путевка в смерть”.
Разлили по рюмкам. Объявили минуту молчания. Тишина тянулась долго и вдруг прервалась коротким бульканьем: кто-то пересмотрел свои возможности и подлил еще.