Они гудели наверху у Боба ночь напролет, что было, наверное, кстати: я не смог сомкнуть глаз — зато дописал “Смерть”.
Утром, чуть вздремнув прямо за столом, поднялся, надел на рукопись скрепку из чистого золота, вышел на крыльцо.
Утро было прелестным. Кстати — гости, уходя, сперли мой свитер, который я с диким скандалом уговорил жену наконец выстирать. Вот тебе ответ на твои наглые просьбы! Свитер был куплен в Италии, в счастливые времена, и на груди его было выпукло вышито “Букмен”... Ну, ничего. Пусть мой свитер будет им пухом!
Я кинул рукопись в сумку и понесся.
Ладно! Что бы там ни творилось в издательстве — против “Собачьей смерти” ничто не устоит!
Я выскочил из троллейбуса перед издательством — и обомлел. Все двери и даже окна были заделаны толстыми решетками. Что же это теперь тута? Может, филиал тюрьмы, организованной Пашей на его деньги, где он сам лично и отдыхает? Как же туда войти — мне, с “Собачьей смертью”? Я долго общался через переговорник с какими-то глухими, словно подземными, голосами, мало кто из них что знал: “...какое еще издательство?” Нет уж — так не уйду! Наконец вышел на Гиеныча, и решетка сама собой отомкнулась.
Гиена, как гиене и положено, сидел весь зарешеченный.
— Ты понял, что учинила эта сука? — прошипел он. — Продала издательство этому бандиту!
— Как?
— Тебе лучше, наверное, знать, — змеей прошипел он. — Ты же его друг: пополам купили или как?
Да — плохо мое дело: и честь не сберег, и богатства не нажил!
Зато у Гиеныча все хорошо: и честь, и богатство!
То-то он, когда я вошел, прикрыл у какой-то толстенной рукописи название!
— Все! Теперь к панночке иди! Уж она тебя приласкает! — усмехнулся он, когда вытащил рукопись.
— Нет-нет! — Панночка замахала ладошками. — Рукописями я теперь не занимаюсь!
А чем же ты теперь занимаешься? — подумал я.
— С рукописями решает теперь только Павел Дмитриевич! Изыщите возможность — и передайте ему!
— Но он же... в тюрьме?
Может — она не знает?
— Вот я вам и говорю: изыщите возможность!
...Изыскал.
Потом несколько раз просыпался среди ночи, волновался: как там Паша? Не спит небось, читает?
Да-а-а... С моей эйфорией — не пропадешь!
И вот я стоял у стен тюрьмы, за широкой водой стройно вздымались Большой дом и Смольный, а за моей спиною — тюрьма, и оттуда должны мне выплюнуть рецензию на мою последнюю рукопись... Месть панночки удалась. Я жадно ловил пули... не мне!
Но беда подошла с неожиданной стороны. С резного боярского крыльца спустился Боб и проговорил, протягивая рукопись:
— Паша не въезжает! Говорит — какая собака, когда людей пластами кладут? Мелкая тема... сумка-то есть?
Всем им подавай крупные темы — я оглядел окружившие меня учреждения, два за Невою, третье здесь!
— Ничего! — успокаивал я себя на обратной дороге. — Поем картосицу, хлебусек!.. Не пропаду!
Увозил наше барахло с дачи друг Слава — кто же еще? Я запихнул в его подгнивший снизу “москвич” узлы и жену... как и у всех моих друзей, транспорт у него эпохи зрелого социализма.
...Потом мы выпили, в знак прощания с летом, одну бутылочку, я уже в авто не влезал — а они поехали.
— Слава, а ты не боишься... поддамши? — перед этим спросила жена.
— А я изнутри весь искусственный, как робот... алкоголь на меня не действует! — лихо ответил Слава, и они умчались.
Я остался в грусти и одиночестве. Надо прощаться с этим куском жизни — видимо, навсегда! Осень не может не покрасоваться: один этаж ее бурый, выше — золотой, голубой — еще выше.
Прозрачный целлофановый пакет, забытый женой, выпячивал на веревке блестящую молодецкую грудь, хорохорился. Я спустился с крыльца, глянул в стоящую возле ступенек ржавую бочку с водой. О — весь темный объем занят мелкими светлыми головастиками, неподвижными запятыми.
Я стукнул по ободу — и головастики примерно на сантиметр от края вздрогнули, потанцевали и снова успокоились.
Я дал посильнее — заплясало более толстое кольцо. Схватил обломок кирпича — жахнул по бочке. Затанцевали почти что все, кроме самой середины. Вот оно, настоящее искусство! Вот она, моя команда.
Пакет на веревке начал крутить лихие сальто, все ближе подкатываясь к голой бабе на мотоцикле на пластмассовой кошелке. Сальто, сальто — и к ней под бок! Вот это по-нашему! Я еще немного постоял.