Но больше всего Свирельникова удивило найденное там же похожее на студенческую зачетную книжку кладбищенское свидетельство, удостоверявшее, что Валентин Петрович является владельцем «могило-места» на Хованском кладбище. А ведь Милда Эвалдовна, одна-одинешенька, очень престижно и просторно покоилась на Новокунцевском, возле центральной аллеи, рядышком с артистами, генералами и академиками! Чтобы не возникло никаких недоразумений, в корочки с той же бюрократической дотошностью была вложена розовая бумажка: «Прошу похоронить меня согласно свидетельству!» И снова: подпись, дата. Что ж, воля усопшего — закон.
Коротать вечность в одной могиле с дочерью человека, который погубил его отца, Валентин Петрович не захотел…
9
Свирельников посмотрел на себя в зеркало и остался доволен: в темно-сером костюме от «Сквайра», дымчато-полосатой рубашке от «Бугатти» и скромном, стального цвета галстуке от «Меркурия» он выглядел как человек скорее состоявшийся, нежели состоятельный. Поколебавшись, директор «Сантехуюта» снял с руки мудреный штурманский «Брайтлинг» с синим циферблатом и заменил на скромный тысячедолларовый «Раймонд Вейл», подаренный бывшей женой ко дню рожденья. В таком виде он был готов предстать перед чиновником, от которого зависело будущее его бизнеса.
Из квартиры Михаил Дмитриевич вышел, держа в руке кейс с документами и деньгами, а под мышкой — бархатную коробку со старинным кавказским кинжалом. Спускаясь в лифте, он, поразмыслив, решил отложить суровый выговор консьержке до лучших времен. Был еще, конечно, вариант бросить ей на ходу какую-нибудь тонкую художественную гадость, но ничего оригинального в голову не пришло, и это наводило на мысль, что алкоголь, помимо печени, почек и прочих жизненно важных органов, поражает также и ту часть головы, которая ведает чувством юмора.
Как говорил замполит Агариков: «Совсем мозги допил!»
Не успел Свирельников вышагнуть из лифта — ему навстречу бросилась взволнованная Елизавета Федоровна:
— В нашем подъезде готовится ограбление!
— Почему вы так решили?
— Я только что разговаривала с этим… с наводчиком!
— А как вы определили, что он наводчик?
— Понимаете, я отошла, чтобы покормить белую кошечку. Такую маленькую. Она никогда вместе с другими к блюдечку не подходит. Индивидуальность! Я тоже, знаете, в театре держалась немного в стороне. Меня за это считали гордячкой. Но это не так! Я просто не люблю толпу… Конечно, если бы я вела себя по-другому, у меня были бы настоящие роли. И творческая судьба сложилась бы иначе! Но продавать себя даже за интересные роли?! Никогда!
«Актерский талант — это емкая глупость», — вспомнил Свирельников вещие слова Валентина Петровича и спросил консьержку:
— А что же наводчик?
— Да, разумеется, — спохватилась она. — Я уже сказала, что отошла покормить беленькую кошечку. Она всегда прячется в золотых шарах. Возможно, ей просто нравится запах этих растений. Запахи, кстати, имеют огромное значение в жизни. Знаете, в меня был страстно влюблен один очень известный кинорежиссер, предлагал руку, сердце и роли, но мне ужасно, просто до мигрени, не нравился его запах, и я ему отказала. Вы читали «Парфюмера» Зюскинда?
— Нет, не читал… — ответил Михаил Дмитриевич с раздражением: про этого чертова «Парфюмера» ему когда-то говорила Тоня, а совсем недавно спрашивала Светка, и он даже, грешным делом, подумал: может, от него как-нибудь не так пахнет…
— Напрасно! Очень поучительная книга… Значит, я пошла искать беленькую кошечку в золотые шары, а под дверь подложила камень, чтобы не захлопнулась…
— Ах, камень! — ехидно кивнул Свирельников, догадавшись, каким образом плакса Фетюгин незамеченным вошел в подъезд.
— Да, камень. У меня есть специальный булыжник. Кругленький. На всякий случай. Даже странно, что такими булыжниками была раньше вымощена вся Москва! Я вот иногда думаю, куда они все подевались с тех пор, как положили асфальт? Это же миллионы булыжников! Я помню, рабочие их выковыривали, грузили на машины и увозили. А куда? Но с другой стороны, куда подевались миллионы людей, умерших с тех пор, как положили асфальт, мне совсем не интересно… Странно, правда?
— Ничего странного. Куда девались люди, мы с вами знаем. А булыжники… В Москве миллионы дверей, если каждую подпирают камнем, когда идут кормить кошечек… — Он посмотрел на часы.
— Насколько я понимаю, это ирония? — нахмурилась бывшая актриса.
— Возможно.
— Ну да, а время — деньги. Поговорить с человеком уже некогда… Мне тут этот… арт-директор… с шестого этажа заявил: «Мой час стоит сто долларов!» Дожили: человечку грош цена в базарный день, а час у него стоит сто долларов!
— Я бы с удовольствием с вами поговорил, но я к врачу записан… Так что с наводчиком?
— Мой первый муж всегда говорил: у хороших людей болит сердце, а у плохих — желудок… Он умер от диабета. А наводчик увидел, что дверь открыта, и шмыг! Я ему кричу: «Молодой человек, вы к кому?» А он делает вид, что не слышит. Я поставила блюдечко и догнала его у самого лифта. Снова спрашиваю: «Вы к кому?» Он: «К знакомой…» Я: «В какой квартире проживает ваша знакомая?» Он: «Не ваше дело!» А я: «Нет, как раз мое дело! Мне за это деньги платят!»
— Неужели? А как он был одет?
— В джинсах и в красной ветровке…
— Бритоголовый? — почувствовав болезненное стеснение в груди, уточнил Свирельников.
— Да! Вы его знаете?
— Нет. И куда же он делся?
— Ушел. Я пригрозила: вызову милицию, он сказал, что сам из органов, и ушел. А вот объясните мне, Михаил Дмитриевич! Раньше тоже брились наголо. Но это мне понятно: работали, Отечеству так служили, что шевелюрой заниматься некогда! И ведь порядок был! А эти-то зачем бреются? Они-то чем таким уж заняты? Страну развалили, кругом жулики, предатели и агенты влияния… Может, в милицию позвонить, спросить, работает у них такой?
— Не надо.
— А что делать?
— Дверь булыжником не подпирать! — сурово посоветовал Михаил Дмитриевич и решительно направился к своему джипу.
Алексей, выйдя из автомобиля, поприветствовал босса странным, словно бы извиняющимся полупоклоном. Несколько лет назад он возил турецкого строительного подрядчика и, видимо, именно тогда усвоил эти восточные деликатности. Турок в свое время восстанавливал изуродованный расстрелом Белый дом и очень радовался тому, что Россия сама себя так по-идиотски раскурочила, а ведь в 45-м советские танки могли запросто въехать в Стамбул. Леша часто вспоминал этого подрядчика…
— К тебе никто не подходил и ничего про меня не спрашивал? — спросил, сев в машину, Свирельников.
— Нет…
— А ты давно подъехал?
— Три минуты.
— Ладно — давай к доктору!
Когда они въезжали в тоннель под Ленинградским проспектом, Михаил Дмитриевич оглянулся и сразу заметил позади знакомые серые «Жигули».
Правильно, что он позвонил Алипанову! Вообще хорошо, когда есть такой друг. И, как это чаще всего случается, самые надежные и ценные знакомства образуются совершенно случайно.
В день взрыва, погубившего «святого человека», следственная бригада скоренько (словно квартиры каждый день взрывают!) осмотрела место происшествия: что-то замерили, что-то соскребли со стен, что-то насыпали в целлофановые пакетики, опросили свидетелей, составили протокол… А тут как раз, узнав о происшествии, примчался из загородного дома оптовик, и сыщики перешли к нему в квартиру для серьезного разговора. Туда же, в надежде наконец увидеть баснословный фонтан, ломанули и толпившиеся на месте происшествия соседи. Остался только лысоватый, плечистый опер в кожаной куртке с таким количеством латунных молний и разнокалиберных карманов, словно пошивщики строчили ее не для человеческого ношения, а для Книги рекордов Гиннесса по разделам «Молнии» и «Карманы».