Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара

("Телешовой", 1824)

Ты помнишь ли, как мы с тобой, Итляр,
На поиски счастливые дерзали,
С коней три дня, три ночи не слезали;
Им тяжко: градом пот и клубом нар,
А мы на них — то вихрями в пустыне.
То вплавь по быстринам сердитых рек…
Кручины, горя не было вовек,
И мощь руки не та была, что ныне

("Серчак и Итляр", 1825)

…Вестник зла? Я мчался с ним
В дальний край на заточенье.
Окрест дикие места,
Снег пушился под ногами;
Горем скованы уста,
Руки тяжкими цепями

("Освобожденный", 1826)

Творец, пошли мне вновь изгнанье, нищету,
И на главу мою все ужасы природы:
Скорее в том ущелье пропаду,
Где бурный Ксан крутит седые воды

("Грузинская ночь", 1828)

А в самой комедии "Горе от ума" есть такие бессмертные строки;

Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
И дым Отечества нам сладок и приятен…

Любопытно, что в первоначальной редакции "Горя от ума" Чацкий в монологе из 4-го действия прямо говорил о своих кавказских странствиях, как бы следуя теми же дорогами, что и сам автор:

…Я был в краях,
Где о гор верхов ком снега ветер скатит,
Вдруг глыба этот снег в паденьи всё охватит.
С собой влечёт, дробит, стирает камни в прах,
Гул, рокот, гром, вся в ужасе окрестность.

Тема странствий в знаменитом творении Грибоедова вообще звучит во весь голос. Начнем с того, что главный герой комедии Чацкий гоже странник, причем добровольный, испытывающий потребность "ездить далеко" и "искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок". Как говорила о Чацком Софья,

Вот об себе задумал он высоко…
Охота странствовать напала на него…
Ах! Если любит кто кого,
Зачем ума искать и ездить так далёко?

Чацкий появляется в комедии в промежутке между странствиями — только "с корабля" и уже через "день всего" требует себе карету. Автор "Обломова" И.А. Гончаров превосходно оценил особенности "страннического" облика Чацкого как деятельного человека, воина, "передового курьера неизвестного будущего", "русского Гамлета": "…Ум его играл страдательную роль, и это дало Пушкину повод отказать ему в уме. Между тем Чацкий как личность несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина. Он искренний и горячий деятель, а те — паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века". Гончаров совершенно справедливо соединял Чацкого с самим Грибоедовым, утверждая, что "они недаром бились — хотя и бескорыстно, не для себя, и не за себя, а для будущего и за всех…"

М.О. Гершензон в своем знаменитом труде "Грибоедовская Москва" (1914) совершенно справедливо писал, что "в известном смысле "Горе от ума" — эпизод из жизни самого Грибоедова, и сам автор — прототип Чацкого. Таков был, несомненно, и сознательный замысел Грибоедова. Чацкий взят в той самой позиции, в какой дважды был сам Грибоедов, — вернувшимся в Москву после долгого отсутствия. Выдуманная Грибоедовым любовь Чацкого к Софье… служит для обострения этой позиции: она делает московские впечатления Чацкого более яркими и болезненными… Особенно любопытны в этом отношении обмолвки комедии, еще более приближающие Чацкого к Грибоедову. Чацкий имеет какое-то странное отношение к литературе: он, как сам Грибоедов, — "пишет, переводит’'. И где он был эти три года?". Ответ на этот вопрос исследователя очевиден: Грибоедов (и косвенно Чацкий) был в Персии.

Современный исследователь А.А. Лебедев, называвший Грибоедова "отчетливо выраженным странником", в своем труде "Три лика нравственной истины. Чаадаев, Грибоедов, Якушкин" очень точно высказался о странничестве Чацкого: ""Горе от ума" — это наше знакомство и одновременно прощание с Чацким. Мы застаем его посреди пути. Он исчезает, едва появившись. Ему предстоит долгий путь вечного странника русской литературы и русской общественной мысли… Чацкий не сходит, а выходит со сцены. В бесконечность. Его роль не завершена, а начата… Чацкий уходит искать по свету земли обетованной, "где оскорбленному есть чувству уголок", где "не темнеют неба своды, не проходит тишина". И он уже знает, успел узнать, что эта земля, эта страна — всегда за линией горизонта, "где нас нет"".