Новое творение Пушкина "Подражания Корану" потрясло многих его друзей и почитателей. К.Ф. Рылеев, в частности, писал поэту о том, как его брат Лев Пушкин "прочитал нам несколько новых твоих стихотворений. Они прелестны; особенно отрывки из Алкорана. Страшный суд ужасен". Как писал один из первых биографов Пушкина, П.В. Анненков, в год создания "Подражаний" поэт был "до того увлечен гиперболической поэзией произведения, что почел за долг распространять имя Магомета как гениального художника в литературных кругах, и К.Ф. Рылеев недаром, умоляя Пушкина покинуть рабское служение Байрону, употребил в письме своем фразу: "хоть ради твоего любезного Магомета"".
Как тут не вспомнить одного из самых великих поэтов, И.В. Гете, который настолько увлекся восточной поэзией, историей и красотой ислама, что сам называл себя мусульманином:
В своем монументальном историко-поэтическом труде, до сих пор никем не превзойденном, под названием "Западно-Восточный диван" (1814–1818 гг.), он настолько глубоко и ярко исследовал мир Востока, прежде всего Персии, и шедевры персидской и арабской поэзии, так живо воссоздал в своих собственных стихотворениях восточный колорит, что его, пожалуй, можно поставить в самый первый ряд подвижников культуры и истории Востока и назвать одним из первых певцов Востока в мировой литературе. Только Байрон и Пушкин могут соперничать с ним на этом почетном поприще. (Данная тема, а особенно восточные переклички в творчестве "первого поэта Запада" — Гёте и "первого поэта России" — Пушкина, еще ждет своего исследователя.)
Еще в лицее, по свидетельству многих, Пушкин особенно много внимания уделял изучению истории и философии, в том числе восточной. В рецензии на второй том "Истории русского народа" Н.А. Полевого Пушкин позднее писал: "…В сей-то священной стихии исчез и обновился мир. История древняя есть история Египта, Персии, Греции, Рима. История новейшая есть история христианства…" Во время обучения в лицее Пушкина лекции по истории там читал профессор И.К. Кайданов, автор учебника "Основания всеобщей политической истории", который рассказывал лицеистам и о Персии, "первом великом государстве на свете", и об учении Зороастра (Заратуштры), и об Аравии, и о Мухаммеде и созданной им религии — исламе.
Пушкин, как и Грибоедов, прекрасно знал переводы многих стихотворений персидских лириков, в том числе и "Завещание" Саади, которое, по мнению литературоведов, послужило одним из творческих толчков к написанию им знаменитого "Памятника" с теми же самыми идеями: "Душа в заветной лире мой прах переживет". А в качестве эпиграфа к своему "Бахчисарайскому фонтану" поэт выбрал слова Саади из его поэмы "Бустан": "Многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уж нет, другие странствуют далече". Эти же строки поэт повторил позже и в "Евгении Онегине":
Позднее, в 1828 г., в стихотворении "В прохладе сладостной фонтанов…" Пушкин воспел последователей поэта Саади, "тешивших ханов стихов гремучим жемчугом", а самого Саади возвел на олимп поэзии, назвав Персию, в которой Грибоедову суждено было прожить более трех лет, "чудной стороной":
Находясь вдали друг от друга и не встречаясь на протяжении значительного количества времени — почти 10 лет, с 1818 по 1828 г., Пушкин и Грибоедов внимательно следили за творчеством каждого. В декабре 1823 г. Пушкин спрашивал из Одессы Вяземского: "Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чедаева" (позднее Грибоедов, чтобы избежать ассоциаций с П.Я. Чаадаевым, сменил фамилию главного героя с Чадский на Чацкий). В этот период Пушкин нарисовал в своей тетради первый портрет Грибоедова, а всего их в портретной "рукописной" галерее поэта насчитывается, но разным интерпретациям, от 3 до 6, что само но себе говорит о многом.