— Все просто у тебя. А самому летов шестнадцать? Али еще нет, того менее? — спросил князь.
— Три седмицы и шестнадцать будет, — отвечал я, силясь вспомнить, сколько же мне точно лет.
— То добро, что еще не в силе мужеской ты, шестнадцати нет. И спросу с тебя особого нет, — князь даже как-то обрадовался, что я несовершеннолетний. — Вот только сдается мне, что взгляд у тебя не отрока.
Я промолчал. В таких случаях оправдываться — это только вызывать дополнительные подозрения.
— Отца чтишь? — резко, громко спросил князь.
И тут, даже в глухом Средневековье, психологические приемы при допросе применяют. Зубы заговорил, дал возможность полностью сконцентрироваться на одной теме и… главный вопрос, звучащий громко, требовательно, да еще и от князя. Был бы на моем месте истинный отрок, так и опешил, может и вовсе поплыл, рассказал даже то, чего и не было. Вот только, в подобном случае князь получил бы лишь то, чего и ожидал, испуганный малец сказал бы то, что могло смилостивить Ивана Ростиславовича. А мнение самого отрока осталось бы при нем.
— Грех то, но нет, князь, не чту более. Не может быть он мне отцом, коли предатель, когда крест целовал, да клятвы давал, но порушил их все. Людей когда своих соратников погубил, — отвечал, не показывая ни грамма сомнений.
При этом, в глубине меня бушевали страсти и сомнения. Вот только это было в таких глубинах подсознания, что если там и случился ураган, то мое основное сознание обдуло легким морским бризом.
— Вот как? И убьешь его, родителя своего? — князь сперва с веселым интересом задал вопросы, даже подался чуть вперед, но после что-то в его голову пришло и он пристально уставился на своего сына.
Да, наверняка рядом с Иваном Ростиславовичем восседал его сын. Имени только этого парня я еще не знал, не удосужился поинтересоваться, а надо бы уже вникать в расклады. Одно понятно, Иванович он. Малец был интересным. Лет тринадцать на вид, рыжеватый, как и у папки веснушки по всему лицу. Он все еще продолжал хмуриться. При этом, я увидел, что княжич явно не возлегает на травке с напитками. Руки у, считай, ребенка были мозолистые, с синяками. Вот такая тут элита.
Все то время, пока я украдкой рассматривал княжича, я специально тянул. Пусть князь думает, что решение мне далось не просто. Я бы не поверил, если сын ничтоже сумняшися начнет говорить о том, что готов убивать своего отца. Для человека из будущего такое вообще трудно воспринимается, по крайней мере, для меня всегда родственные узы были очень крепки и я не стал бы сдавать своего отца. Но для сознания, рожденного и воспитанного в этом мире, предательство отца таковым может и не быть, если отец презрел клятву.
— Я сам вызову его на бой, если первенство вызова мне отдаст десятник Мирон. Богояр убил мою мать, он предал своих соратников, он отправил меня в руки кипчаков, — начал приводить я доводы, почему должен убить своего отца.
Честно говоря, я не был столь уверен в том, что говорил. Пусть ненависть к отцу и доминировала, с лишь отголосками иных, противоположных эмоций, но абсолютной уверенности в том, что я смогу убить сильного и многоопытного воина, у меня не было. До конца еще не понимаю, насколько я хорошо владею оружием, но четко помнил, что до Богояра мне, как в определенной позе до Пекина. Был расчет на то, что таком деле несколько могут помочь навыки меня прежнего, все же удивить Богояра я смог бы, но при таких раскладах вызов отца, как тут говорят «в круг», лотерея еще та.
— Я по чести скажу, что нет уверенности полной, что предал меня отец твой. Он не был в том последнем бою, когда мы прорывались, но и не ударил в спину князю Володимирко, на чем уговор был. Но то, что люди из его сотни рубились со своими собратами, вот это и есть головное свидетельство крамолы и предательства, — сказал Иван Ростиславович.
Я увидел в князе сожаление, чуть ли не горечь утраты. Он не хотел осознавать, что его предала дружина, часть его единственной семьи, так как жена умерла и кроме сына и дружины, у Ивана Ростиславовича нет ничего. Еще не попав в это воинское братство, я уже понимаю, что такой вот мужской коллектив, он может быть крепче родственных уз. Да, ссорятся, могут и подраться, и, как говориться, в семье не без урода, но это семья. Такая, какую я встретил на своей войне, где делишься последним, где знаешь, что прикроют спину, где гниль лезет наружу, ее смывают, часто и кровью, а в остатке остается правда и честь. И как же, наверное, тяжело осознавать, что вот такие близкие люди предали, да еще ударили в спину. Но стоит ли мне жалеть князя? Нет. Все эти размышления только для того, чтобы понимать своего работодателя.