Получилось чуть приоткрыть глаз. Он был словно на фестивале реконструкции, но… Нет, реальность была иной, не фестивальной.
Наконец, получилось более или менее пошевелить конечностями. Руки чувствовались так, словно я спал на них, плохо поддавались контролю. Все равно усилием воли стал ощупывать себя. Хмурюсь — целый, живой.
Я стал щипать себя, но только добавил еще чуточку болезненных ощущений от сжатий кожи на боку, к слову, явно опаленному некогда.
А что вообще происходит? Я погиб, точно же должен быть мертв. Не в коме, а мертв… после такого не выживают.
Словно архивированными пакетами стала приходить или, правильнее сказать, возвращалась память. Все тело ощущало боль, словно тысячи иголок впились в кожу. Я терпел, и не такое приходилось переживать. Лишь головная боль действительно доставляла неудобства, так как не позволяла осмыслить происходящее.
Резко пришло осознание того, что меня могут узнать и это принесет беду. Мужик передо мной среднего роста, с густой черной бородой, лишь отдающей рыжеватым оттенком. Такой вот чернявый, голубоглазый… точно — десятник Мирон! Мысль как обухом по голове припечатала.
И он…. НАСТОЯЩИЙ. Быть такого не может, но это так. И меч с красным камнем на эфесе, и эта кольчуга со вставками пластин — все настоящее. И он нисколько не низкий, как мне показалось сначала. Я осознал, что Мирон, напротив, очень даже высок в сравнении с другими людьми.
Я закрыл глаза, подождал, вновь открыл, ничего не изменилось. Я — Владислав, сын Богояра, известный в Берладе, как Фомка, давший обет молчания. Похоже вооруженные парни начинают об этом догадываться.
Новый архив данных распаковывается у меня в голове и я уже менее болезненно воспринимаю очередную порцию информации. Я в Берладе — это город рядом с Дунаем, то есть где-то в современной мне Молдове или где-то там. Берладники же — это, словно казаки, люди, которые по разным причинам бежали со своих ранее насиженных мест. И я, судя по всему, туда же…
— Бери куну серебром, божий человек! Но не грех-то убить убивцев, а дело наше христианское оборонить единоверцев, — сказал Мирон, продолжая меня пристально осматривать.
Он протянул мне какой-то обломок металла похожий на серебро, но его быстро перехватила какая-то баба.
Я избегаю его взгляда, так как у Мирона, так его называли, могут быть ко мне вопросы, до конца мне не понятные, видимо, еще не распаковался нужный архив данных. А вот писклявую Бабу Ягу я рассмотрел. Вспомнил советские сказки, в которых образ не всегда злой бабки, но всегда крайне некрасивой, отыгрывал актер Георгий Миллер. Была и бородавка на носу, фу, и еще одна под левым глазом.
Баба… Пришло понимание, кто передо мной. Улка, так зовут эту тварь. Что удивительно, ей нет сорока лет, а я бы дал все восемьдесят с гаком годиков. Она чаще всего просит у людей милостыню для меня. Именно так. По мере «распаковки архивов» я все больше осознавал себя личностью, которая прямо сейчас формируется из двух людей.
— Вот на том, спаси Бог тебя, вот енто так, по-христиански сирому немому помочь, — запричитала она, часто кланяясь.
— Сюда отдай! — вырвалось у меня.
Чуть ли не выворачивая руку бабе, я забрал у нее кусочек серебра.
Тело будто само среагировало, похоже, злобы на эту бабульку скопилось через край.
Уже чуть меньше ощущались уколы, я смог пошевелить даже пальцем на ноге. Однако, говорить о том, что полностью овладел своим телом, рано.
В толпе разом повисла тишина, как будто молния в поляну ударила. А потом все зашептались:
— Заговорил… Фомка заговорил.
У Мирона же лицо вытянулось, он стал переглядываться с другими ратниками. Явно был чем-то удивлен.
Вокруг меня было человек… несколько сотен было точно. Разношерстная публика. Были те, кто не многим отличался облачением от князя, правда, таких мало. Стояли вокруг и люди без оружия, скорее всего, ремесленники и купцы. У них были добротные пояса, которые провисали от тяжести калит, толстых мешочков, где наряду с русскими гривнами могли храниться и ромейские монеты. Это также пришло в голову, как только я подумал, что может находиться в мешках на ремнях.
Чуть в стороне стояли и другие люди. Вот это была, по всей видимости, городская беднота. Крайне заляпанные, часто порванные одежды из ткани, более всего похожей на мешковину. У них не было ни ремней, роль которых выполняли веревки, ни каких-то предметов, по которым можно было определить род занятия людей.
Берлада — своего рода отстойник, куда стекаются те, кто по разным причинам стал неугодным власти и месту, где до того проживал. Или же Берлада — это дом для тех, кто бежал от других и от себя самого. От чего бежал я?