— Спирка, что знаешь? — спешно облачаясь в кольчугу и поправляя пояс, спросил я.
Спиридон сам только часа два назад пришел с Митрополичьего двора. Расстроенный, задумчивый, а местами, так и злой, чего за парнем ранее не замечалось. С ним, таким воодушевленным, таким верящим в справедливость и в собственное предназначение, поступили по-простому, — просто вышвырнули прочь, как назойливую муху. Те же воины-иноки, о которых рассказывал мне Спирка, и выкинули. Теперь его багаж знаний про воинственных монахов пополнился и явно не положительными нарративами.
— Князь Иван Ростиславович был у великого киевского князя Всеволода Ольговича. Болей ничего не знаю, — сказал Спиридон.
Придется с ним серьезно поговорить и мокнуть в реальность головой. А то настроил облачных замков…
Через десять минут я уже был в достаточно просторной комнате, где даже горели свечи — очень дорогая вещь и редко для вот такого простого использования предназначающаяся.
— Богояр — предатель. Я видел его, — без предисловий, начал говорить князь.
Все молчали, слушали. Многие дружинники уже спали, когда пришел сигнал на сбор у князя. Были и те, кто бражничал у себя в горницах, потому с заходом людей в палаты, что занимал Иван, зашел и четкий специфический аромат амбре. Но Иван Ростиславович, строго относящийся к браге в походе, промолчал.
Князь резко чуть развернулся в лево, вправо, выискивая кого-то взглядом, посмотрел на меня и громче прежнего сказал:
— Готов ли ты, Владислав встать в Круг с Богояром?
Вопрос был прямым и, сомнений не было, судьбоносным. Прямо сейчас я выбирал сторону, продолжая зарабатывать авторитет и доверие. К Богояру нежных сыновьих чувств не питал, напротив, часть моего сознания обвиняла этого предателя в том числе и в смерти матери, которую, как раз, я сильно любил.
— Я готов! — решительно сказал я, несколько беспардонно, растолкав других собравшихся, выходя вперед.
Наступила пауза. Да, многие говорили о том, что я, как сын готов идти против отца. Особого возмущения такому факту, я не слышал, но раньше и не было публичного признания в том, что я готов обнажить свой меч против Богояра. А готов ли я? Да! И в этом, несомненно, заслуга именно человека из будущего. Все же у Влада, до моего появления, было очень много фобий, относительно отца. Он был уверен, что никогда не сможет выстоять против родителя. Не сказать, что я уверен на все сто процентов, отнюдь, вместе с тем, отринув все страхи, имею немало шансов выиграть поединок.
И, да, я решил оставаться с дружиной.
— Того не потребуется, — после продолжительной паузы сказал князь. — Но прямо завтра перед дружиной и после в христианском храме, ты поклянешься, что верен мне. Перед всеми богами и Богом нашим Иисусом Христом.
— Как будет воля твоя, князь, — сказал я и поклонился, отходя за спины десятников.
— Воля моя такова, что после выхода нашего из Киева быть тебе десятником, — сказал князь и многие собравшиеся начали шептаться.
Да, я молод, но и статус быть старшим — это так себе, мало чем обеспеченный статус. И такая уступка мне, назначение быть десятником, это что? Боится, что сбегу?
— А будет ли Круг, князь? Не гневайся, но коли кого из предателей встречу в стольном граде Киеве, бить буду нещадно, — сказал Мирон, который так же, как я ранее, чуть вышел вперед.
— Не сметь их бить и задираться! Будет Круг и ты, Мирон, коли не остыл в мести своей будешь биться с Богояром. Но то состоится опосля Пасхи Святой, — сказал Иван Ростиславович и уже не обращая внимание на Мирона, продолжил вбивать новостями собравшихся в уныние.
Нет более надежды на то, что получится вернуть хотя бы Звенигород. И здесь и сейчас решался вопрос: нарушить ли клятву, или поверить князю, что он и далее сможет обеспечивать дружину.
На следующий день мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы привести в чувство Спиридона. Из него, словно вынули стержень. И ранее это был, скорее, «стерженек», хрупкий, может только чуть упрямый, а нынче передо мной предстало существо бесхребетное, слабое и жалкое.
В прошлой жизни приходилось немало видеть молодых ребят, которые стремились на войну с горящими глазами и полыхающим сердцем. Однако, как только молодые бойцы сталкивались с военной реальностью, то почти моментально, не все, но многие из них, потухали. Вместо искры, в их глазах появлялся страх, или вовсе пустота, второе, так страшнее первого.
Так что как и что делать, что именно говорить, я знал.