— В этом конверте — рекомендательное письмо профессору Морову. Аркадий Борисович мой давнишний знакомец. И надежные люди ему всегда нужны. Что касается зарплаты, то как ваш лечащий врач я и сам заинтересован в том, чтобы она была внушительной. Думаю, вы договоритесь.
…Через два дня Князь, успев снять по наводке «Корня» двухкомнатную квартиру за пятьсот баксов в месяц в районе Москворецкой набережной, уже готов был выйти на работу.
Еще два дня ушли на обживание, отдых, налаживание каналов связи.
По одному из каналов он получил известие о том, что полковник Олег Павлович Верестаев в общей камере СИЗО был «опущен», сильно избит, и на лбу ему даже вытатуировали слово «петух», чтобы, если он попадет в другую камеру и малява запоздает, сокамерники не сомневались бы в сексуальной ориентации нового зэка.
Теперь, казалось, за будущее полковника можно было быть спокойным. Но на следующий же день Князю передали кодовым текстом по телефону: полковнику изменена мера пресечения на подписку о невыезде. Он сделал себе сложную пластическую операцию и отсиживается дома, ожидая, когда приживется лоскут кожи, вживленный в центр лба.
Князю не хотелось начинать новую жизнь, не порвав со старой.
И, прежде чем ехать в четверг в НИИ проблем мозга, он наведался на Котельническую набережную в высотный дом, где на шестнадцатом этаже в отдельной трехкомнатной квартире проживал в полном одиночестве бывший полковник Олег Палыч Верестаев.
Открыть три замка, в том числе один сейфовый, при наличии хорошей разведки и точного инструмента не представило большого труда.
Ступал Князь бесшумно. Войдя в квартиру, тщательно закрыл за собой дверь. Огляделся, прислушался, принюхался. Из гостиной слышался слащавый голос молодого телеведущего, расписывавшего достоинства некоей эстрадной дивы, обладавшей средними физическими данными, слабым писклявым голоском и неистребимым провинциальным акцентом. Однако ведущий представлял ее как само совершенство и кумира миллионов.
Князь вошел в комнату.
Полковник с забинтованным лицом сидел в глубоком кресле и с вожделением смотрел на экран.
На экране коротконогая, толстопопая девица, умильно улыбаясь и жеманничая, приплясывала перед камерой, всей своей неуклюжей пластикой демонстрируя свои незамысловатые прелести.
"У полковника всегда было неважно с вкусом", — подумал Князь.
Подойдя к нему сзади, он чуть-чуть дотронулся холодным дулом пистолета до обнаженной и слегка взопревшей лысины бывшего дивизионного лектора-пропагандиста.
Полковник лениво и раздраженно отмахнулся от прикосновения, как бы отгоняя прилипчивую муху.
Однако у пистолета "Израэл милитари индастриз" (любимая «беретта» меньше годилась для устрашения и осталась в кобуре), созданного на базе знаменитого «Узи» 45 калибра и рассчитанного на 9-миллиметровый патрон от парабеллума, было странное свойство возвращаться на место. И дуло снова уткнулось в темечко полковника. Князь знал и любил это оружие автоматический пистолет с отдачей свободного ствола и переводчиком режима огня. Коробчатый сменный магазин на двадцать патронов обеспечивал необходимую в ближнем бою кучность и точность.
— Рота, подъем! — рявкнул в ухо бывшему солдату Князь.
Полковник резко дернулся и вскочил, машинально прижав руки к туловищу, как новобранец.
— Вольно, полковник, — похлопал его левой рукой по плечу Князь.
На знакомый голос полковник резко обернулся, узнал Князя, и при тусклом и мерцающем свете телеэкрана было видно, как он побледнел, как непроизвольно стал дергаться его левый глаз, под которым еще не прошла приобретенная в камере синева, как рванулась его рука куда-то, то ли за пазуху пижамы, то ли в угол кресла, — механически, за оружием.
— Не дергайся, Олег Палыч, — предостерег его Князь. — Не надо. Ты знаешь, как я стреляю. Все равно я буду быстрее тебя.
— Чего ты хочешь? Денег? Сатисфакции?
— Я хочу всего. И желательно много. Но не все от тебя, Олег Палыч.
— Чего ты хочешь от меня?
— Только попугать тебя. Ты ведь смелый мужик, а? Боец. Вояка.
— Ну, ты же знаешь, я штабной работник, — захныкал Верестаев.
— Никогда не поздно привыкнуть к боевым стрельбам.
— Ты же знаешь, меня и так жестоко наказала судьба.
— Да, кстати, какие мысли приходят в голову, когда тебя насилует десять-двадцать уголовников в тесной камере? Наверное, думал о том, чтоб со СПИДом пронесло, да? Или о том, что будет дальше? Завтра в камере? Послезавтра на зоне?
— У меня много друзей. Слава Богу, до зоны дело не дошло.
— Может, еще дойдет? Тебя ведь не освободили. Просто изменена мера пресечения…
— Нет, вопрос уже решен на самом верху, дело закрыто.
— Ах вот как? Тогда мои задачи на сегодняшний день меняются. Я-то думал тебя чуток попугать, считал, что точку в твоей поганой жизни поставит зона. И ошибся. Очередной раз. Ну, что ж, вставай.
— Не собираешься же ты меня убивать, Князев? Ты ж сам законник. Я, извини, уже после твоего ареста узнал кое-что из твоей биографии.
— Успел кому сказать?
— Нет.
— Это хорошо.
— Но… Ты же не сможешь…
— Чего не смогу?
— Убить меня! Ты не сможешь выстрелить в меня! Ты же привык стрелять во врагов.
— А ты кто?
— Я же свой…
— Свой? Свои не подставляют, не продают, не предают…
— Но это же так вышло, Князев. Ты извини. Ну, хочешь, я перед тобой на колени встану? Хочешь?
— Нет.
— Чего ты хочешь? Денег? Дам тебе денег.
— Деньги я привык сам зарабатывать. Я не девочка, чтоб деньги брать за хорошее отношение.
— Но тогда что?
— Я ж сказал — хотел тебя попугать. Показалось, что в СИЗО ты принял только часть назначенного тебе наказания.
— И как ты меня будешь пугать? — спросил, мучительно ища выход, полковник Верестаев.
— Иди к окну.
Верестаев послушно подошел к огромному окну старого сталинского небоскреба.
— Открывай! — приказал Князь.
— Это трудно: тут все заклеено, — заканючил Верестаев.
— А ты легких путей в жизни не ищи, полковник. Открывай.
Тот взобрался на широкий подоконник, с трудом открыл раму.
— Иди.
— Куда?
— А вот за окном довольно широкий навес. По нему и иди, — посоветовал Князь, привинчивая к «Узи» глушитель.
Полковник, ежась и кособочась, сделал первый шаг.
— Нет, боюсь, — заверещал он.
— Я тебе помогу, — Князь дал короткую очередь так, что пули легли возле самых ног полковника.
— Ты что, с ума сошел? Ты же убьешь меня? — заорал благим матом полковник.
— Ну и что? Даже если такое случится, страна не так уж много потеряет.
— Но ты не можешь, — удивленно орал полковник.
— Я многое могу, даже больше, чем сам о себе знаю, — холодно ответил Князь и дал еще одну очередь, пули опять легли возле ног Верестаева. Он покачнулся, ухватился руками за водосточную трубу и замер, боясь смотреть вниз, не имея сил двигаться дальше, не решаясь вернуться назад.
От второй очереди что-то наверху, на крыше этого блока высотки или на проволочном навесе над семнадцатым этажом, сдвинулось. И большая шапка слежавшегося снега с кусками колотого, но не сброшенного вовремя льда поползла вниз, производя неприятный шорох, который, конечно же, привлек внимание полковника. Он ухватился еще крепче за проржавевшую водосточную трубу и поднял вверх лысую голову с забинтованным лбом, «украшенным» вытравленным словом «петух».
Князь дал еще одну-последнюю-короткую очередь из пяти пулек так, чтобы они легли у самых ног полковника.
Тот, почувствовав ударную волну, в страхе глянул под ноги.
Тем временем снежная шапка достигла шестнадцатого этажа и, словно точно рассчитав свой полет, «приземлилась» как раз на толстой и раскрасневшейся на холоде шее полковника.
Полковник и так-то с трудом удерживался на скользком кирпичном бордюре, опоясывавшем этаж чуть ниже окон.
Неожиданный удар сверху заставил его на секунды потерять равновесие, выпустить из рук спасительную водосточную трубу, глянуть вниз.
Ноги его заскользили, и он упал на кирпичный бордюр толстой задницей. Однако это были две трудносовместимые поверхности: бордюрчик был всего сантиметров двадцать, а задница у полковника была одной из самых больших в полку, за что он даже получил кличку "Лева Задов", хотя его и звали Олег Павлович. Словом, задница не вынесла резкого соприкосновения с оледенелой и твердой поверхностью бордюра, скользнула по нему и увлекла тело полковника вниз, на мостовую.