Внезапно из дверей кухни выступило нечто живое, полуголое, ростом немного ниже глаз Грифа. В одной руке оно держало нечто круглое — красное, вившееся на короткой нитке. Ужасный, леденящий душу звук огласил квартиру.
— А-а-а-а-а-а!.. — пронзительно верещало это.
Лев попятился. Оно хлопнуло его круглым — красным по лбу, отчего красное лопнуло, как выстрелило; затопав, оно залилось снова:
— А-а-а-а-! М-а-а-м-ма!
Лев струсил. Он беспомощно оглядывался, но кругом были три стены коридора и оно. Бегство немыслимо! Пытаясь умилостивить его, лев лизнул это в щеку, отчего оно пошатнулось и шлепнулось. Гриф снова лизнул, оно опрокинулось. Вдруг, задрожав, лев отпрыгнул и скорчился в углу: оно заголосило так звонко, что сердце менее храброго зверя лопнуло бы от страха.
В этот момент, глухо вскрикнув, вошла женщина. Она не упала в обморок, но, бескровно побледнев, стояла несколько мгновений, упираясь ладонями и спиной в стену; затем, стиснув зубы, подошла к мальчику, вынесла его на площадку и, шатаясь, заперла дверь.
Гриф облегченно вздохнул.
Женщина, крепко прижимая сына к груди, спустилась к телефонной будке и позвонила в комиссариат. Трубка бешено плясала в ее руке.
— Вот, — сказала она. — Нижегородская улица. Дом сто двадцать один.
— Что вы хотите? Мы заняты.
Слова еще не вполне повиновались ей. Наконец, она нашла силу договорить. Она сказала:
— Здесь лев!