Я и был одним из таких разведчиков, занимавшихся поиском припасов. Детство мое прошло в дальних Долинах, где меня воспитывал охотник, который и обучил навыкам такой работы. Я с охотой перенимал его опыт еще и потому, что мои родственники с подозрением относились ко мне еще до известия о моих физических отличиях — получудовище-получеловек… Слухи всегда преследовали меня.
Несколько месяцев назад Имгри направил меня на север, поскольку приболел мой отец. И, кроме того, всегда оставался шанс, что ализонцы, шныряя пока по побережью, нанесут удар в глубь континента. Я тайно посетил Ульмсдейл, тогда-то и узнав, что у меня есть враги среди моих родственников, причем самых ближайших. С самого рождения моя мать возненавидела меня, но вовсе не из-за моего изувеченного тела, а из-за того (что я узнал позже), что я не стал тем оружием, той силой, которую она искала, чтобы полностью овладеть Могуществом Прежних.
Слишком гордой она была, чтобы признаться в этом. И я был не единственной ее неудачей. Когда ализонцы вторглись в их край, она вместе со своими союзниками попыталась призвать на помощь силы моря, чтобы уничтожить захватчиков, но вместо этого они затопили саму Долину, и сейчас она вообще потеряна для кого-либо.
И вот, когда я уже собирался было вернуться к выполнению своих воинских поручении, я обнаружил… свою леди…
Нет, я и думать не смел о ней так… хотя по всем законам Долины мы были надлежащим образом помолвлены еще в далеком детстве, задолго до нашей первой встречи. Джойсан…
Я больше не мог совладать со своими мыслями, как и со своими снами. Я видел Джойсан и ее спутников, видел ее рядом со своим кузеном Роджером, который представился моим именем — в то время как она верила, что я — из Прежних; видел ее в Пустыне, когда Джойсан оказалась в руках Роджера, потому что владела вещью истинного Могущества, которую я нашел и подарил ей, — шаром с запечатанным внутри грифоном.
Да, я не в силах был выкинуть ее из сознания, ибо был мужчиной. Постоянно она стояла перед моими глазами — гордая, мужественная, добросердечная — настоящая мечта мужчины. МУЖЧИНЫ… А я им не был, но все равно по-прежнему хотел ее.
Ну так отчего же ее образ не исчезал из моего сознания? Я же вернул ей свободу. Ведь сколько прекрасных парней в Долинах могут дать ей то, чего она заслуживает. Меня же нельзя отнести к их числу.
Я бросил все и уехал скорее из-за того, что хотел задушить в своей душе стремление к ней, чем из-за вызова Имгри — если уж быть честным перед самим собой. И я так устал. Когда я засыпал, приходили грезы… Но спать-то я все-таки должен был, хотя во мне и сидела гордость, которая не позволяла выказывать усталость или слабость перед моими спутниками. И все же в конце концов я должен был найти путь…
Зал этот был так огромен, что не видно было, где кончаются стены. Громадные колонны образовывали проходы, вдоль которых проносились клочья приятно пахнущего тумана, собиравшегося колечками и сплетавшего причудливые узоры в воздухе, будто невидимые руки игриво чертили следы ленточками. Здесь не было ни факелов, ни настенных светильников, но все было видно.
Я ходил между двумя рядами колонн, рассматривая руны, инкрустированные на их поверхности. И эти руны также слабо светились, сами по себе, иногда сероватым светом, как на рассвете, иногда слегка голубоватым.
Руны вызвали во мне беспокойство. Мне следовало бы прочесть их: то, что в них содержится или содержалось когда-то, представляло огромную важность, может быть, даже историю целого народа или нации, давно уже исчезнувшей. Потому что это место было очень древним, и это ощущение древности было настолько сильным, что отбивало всякую охоту делать здесь что-либо рискованное.
Древность… и знание. У наших хранителей тоже есть свои комнаты с записями. В человеке заключено нечто, что заставляет его желать оставить после себя какое-то напоминание о своей жизни и делах. Однако по сравнению со всем этим записи моего народа — просто бессмысленная мазня, нацарапанная хворостинкой на песчаном берегу. И это также было место Могущества. Могущества, которое можно было ощутить, почувствовать. Повсюду в этом месте.
Тем не менее, хотя я и испытывал благоговейный страх, но это был вовсе не всепоглощающий ужас. Все здесь казалось настолько далеким, что совершенно не могло затронуть меня. То существо, каким я был…
Я Керован. Я крепко ухватился за имя моей личности. Я не знал, где находился, но помнил, кто я такой — этого-то забыть я не мог. И с вызывающей решимостью шел вперед.
И эти колонны стали всего-навсего обычными тенями, когда я проходил мимо них быстрым твердым шагом. Несмотря на полную тишину, что-то нашептывало в моей голове — крохотные бестелесные создания пытались пробить защитную оболочку вокруг моих мыслей заполучить надо мной контроль.
А впереди свечение усиливалось. Излучение начало приобретать темно-синие тона, а затем постепенно засверкало серебристыми искорками костра.
И хотя я не ощущал, что ступаю по какому-либо покрытию, перемешался я с такой скоростью, с какой мчался бы бегун, стремящийся к своей цели. Волнение охватило меня, будто действительно я участвовал в каком-то забеге, и его финиш, хорошо это или плохо, находился прямо впереди.
Это светившееся пятно оказалось возвышением, развернутым в мою сторону. Насколько я мог видеть, все это сооружение представляло собой звезду, расположенную на чем-то, что могло быть алтарем, высеченным из хрусталя — алтарем или гробницей, судя по очертаниям.
Я дошел до острия звезды, и тут у меня на мгновение закружилась голова — я сначала качнулся вперед от импульса, порожденного во мне, а затем назад, когда встретил сопротивление в самом воздухе. Возможно, это ограждение служило защитой для спящего внутри существа.
Оно не было ни человеком, ни птицей, но несло в себе и то, и другое, слитые воедино. Хотя, если всмотреться, это почти немыслимое сочетание казалось вполне естественным и правильным. Существо обладало лицом птицы — благодаря клювоподобному выросту, являвшемуся одновременно и носом, и ртом, и большими, сейчас закрытыми, птичьими глазами. Хохолок из перьев тянулся по голове до самых плеч. Однако ноги его были не птичьими — скорее широкими лапами, и можно было заметить кончики мощных когтей, которые наверняка должны втягиваться. А руки, наоборот, представляли собой птичьи лапки с когтями, соединенными вместе у рукояти меча, вытащенного из ножен и тронутого течением времени. Лезвие его, казалось, было не сталью, а лучом света.
Несмотря на все это чудовищем его назвать было нельзя. И внушал он скорее то же самое чувство благоговения, которое я испытывал, едва лишь появившись здесь, только более усиленное. Конечно, здесь лежал тот, кто в свое собственное время был намного величественнее любого, гордо именующего себя «человеком».
Почему меня призвали в это место, я не ведал, но был уверен в существовании зова. Шептания в моей голове становились все более настойчивыми, их интенсивней возрастала, будто им не хватало времени для передачи какого-то послания, и они опасались, что их миссия закончится неудачей.
Я продолжал взирать на спящего. И все больше и больше мне казалось, что что-то в нем напоминает грифона — символ моего Дома, который также носила заключенным в кристаллическом шаре Джойсан. Хотя ему и недоставало мощного тела, крыльев грифона, но что-то в его птичьем облике… голове с хохолком… лапах-ступнях… руках с клешнями — да, в них чувствовалось родство.
И эта мысль отворила двери шепчущим голосам, теперь я наконец разобрал невнятные звуки:
— Ландисл, Ландисл!
Я водил головой взад-вперед, словно отгоняя назойливых мошек, чтобы не слышать их жужжания. Когда-то я уже слышал это имя — только вот где и когда?
Память прояснилась: я произносил это имя, когда противостоял черному колдовству моей матери и Роджер: однако тогда оно было слишком чуждо мне.