И я принялся демонстрировать свои познания, вернее сказать, предположения. Перво-наперво закатил речь о том, что причина не где-нибудь, а в самом УКП, скорее всего в химических веществах, выделяемых стройматериалами, главным образом пластиками, из которых сделан контейнер и которыми насыщен обитаемый отсек.
— Эпихлоргидрин! — воскликнул я, намереваясь показать армейскому генералу свою ученость.
— А это еще что за зверь такой? — поинтересовался Григорьев, отодвигая блокнот.
— Аллерген, — небрежно объяснил я, — думаю, он летит из стеклопластика.
— Вы это установили или снова гипотеза?
— Установили… Почти.
— И что?
И тут меня, что называется, понесло. Я перечислял вещества, вызывающие аллергию, давал им характеристику, изображал формулу этого самого эпихлоргидрина, рассказывал о том, как мои сотрудники и сотрудницы травили себя всякой дрянью ради установления того единственного аллергена, который вызывает у офицеров болезнь, как отравиться удавалось, а характерную картину лихорадки получить никак не могли, о том, какие сложные опыты ставили на мышах и крысах… Григорьев делал какие-то пометки в блокноте, изредка останавливал меня, что-то уточнял, словом, вел себя как прилежный ученик. А я все больше распалялся, сыпал медицинскими терминами, не замечая усмешек генерала, вдавался в подробности и сам не заметил, как перешел к лекции об иммунной системе и неспецифической резистентности организма. Не знаю, надо ли было это первому заместителю главкома, но он слушал и делал в блокноте пометки. Наконец я опомнился.
— Значит, эпихлоргидрин? — без ошибки назвал химическое вещество Григорьев.
— Пока что доказать не удалось, — признался я и увидел, как снова покраснел генерал.
— Все что вы рассказали, занимательно, — вымолвил он, — но мне нужна конкретная причина. Кстати, генеральный конструктор доложил в ЦК, что причина не в УКП, а в том, что мы плохо отбираем офицеров, плохо кормим, что не даем витаминов, а еще в том, что наши люди травятся удобрениями с колхозных полей и больными заступают на дежурство. Что скажете?
— Честь мундира! — выкрикнул я возмущенно.
— А где же честь науки? — вдруг улыбнулся Григорьев. — Давай-ка поподробнее про обитаемость УКП, только не тараторь…
И снова меня понесло. Услышав «не тараторь», я уловил, что военачальник признал меня за своего, раз уж перешел на «ты», а потому стесняться в подробностях и терминологии не следует. Я повествовал о факторах обитаемости, показателях микроклимата, освещения, составе воздуха, электромагнитных излучениях от работающей аппаратуры и прочее, убеждал генерала, что ни один из этих факторов лихорадку вызвать не может, что дело здесь в чем-то другом, покамест непонятном. Михаил Григорьевич временами отрывался от блокнота, задавал вопрос, кивал, услышав ответ, и требовал: «Не тараторь». Наконец я иссяк.
— Уразумел, причину не нашли. Хотя гипотез предостаточно. Что предлагаете?
— Надо прокаливать на заводе контейнеры, чтобы из стеклопластика ушел весь эпихлоргидрин.
— Так ты же сказал, что причина не установлена. Знаешь, сколько будет стоить твое прокаливание?
Я опустил голову.
— Вот то-то, и я не знаю, но полагаю, в копеечку влетит. А толк? И потом, что делать с теми УКП, которые уже на дежурстве? Может, какое лекарство есть? Для профилактики.
Я продолжал молчать. Михаил Григорьевич встал, прошелся по кабинету, глянул на часы. Затянулась наша беседа.
— Вот что, доктор, — промолвил негромко генерал, — ты собери свою науку, объясни, что негоже так работать. Люди страдают, а вы никак из гипотез вылезти не можете. Возьмите встречный план, — вдруг улыбнулся он. — Будет что доложить, приходи в любое время, хоть днем, хоть ночью. А женщин больше не трави. И мужиков тоже не надо. Небось, у тебя в отделе для этого белых мышек хватает. Верно говорю?
…Прокаливали на заводе контейнеры из стеклопластика (как оказалось, Григорьев настоял), резали кондиционеры и чистили от грязи, ибо появилось подозрение, что гадость летит из кондиционеров и вызывает так называемую «болезнь легионеров», схожую с нашими «лихорадочными реакциями», продолжали ставить опыты, месяцами пропадали в войсках, сочиняли отчеты, докладные, диссертации, словом, как могли, старались защитить честь науки, попранную загадочным недугом. И все же, надо признать, так и не открыли причину лихорадки. Спустя несколько лет она прекратилась сама собой. Невзирая на научные отчеты, доклады и даже диссертации».
12 мая 1972 года. В повестке дня заседания научно-технического комитета вопрос «Рассмотрение материалов по оценке радиационной обстановки в позиционных районах РВСН после нанесения противником массированных ядерных ударов». Докладчик заместитель 12-го ЦНИКИ МО доктор технических наук генерал-майор С. В. Форстен. Генерал-полковник М. Г. Григорьев заинтересованно участвует в обсуждении проблемы, но когда кто-то из выступавших заявил, что методика оценки уже якобы имеется в войсках, Григорьев реагирует на это следующим образом: «У нас пока ефрейторский подход к этой проблеме. Кто-то что-то передал, и мы начинаем считать. А нужна автоматизированная система контроля за радиационной обстановкой в позиционном районе. Она должна обеспечить контроль по всем параметрам. Командир обязан вовремя получить ответ на вопрос — в каком состоянии находится его позиционный район после нанесения ракетно-ядерного удара».
На одном из заседаний НТК в 1980 году Генеральный конструктор подвижных ракетных комплексов и директор Московского института теплотехники А. Д. Надирадзе представлял проект нового малогабаритного подвижного ракетного комплекса с межконтинентальной ракетой. Он дал подробные характеристики комплекса. Затем ему начали задавать вопросы. Все шло хорошо до тех пор, пока в беседу не включился Григорьев. Читая протокол этого заседания, я поразился тому, насколько точными и предметными были его вопросы. Александру Давыдовичу пришлось изрядно попотеть, чтобы отстоять свои позиции, и по многим параметрам ему это не удалось. Он согласился с тем, что комплекс нуждается в значительных доработках. Напомню, что к этому времени А. Д. Надирадзе по праву считался выдающимся ученым и конструктором в области летательных аппаратов, автором ряда научных концепций и конструкторских разработок в ракетостроении.
В феврале 1972 года скоропостижно скончался Главнокомандующий РВСН Маршал Советского Союза Н. И. Крылов. Николай Иванович Крылов командовал Ракетными войсками девять лет, и его вклад в развитие РВСН огромен, хотя сам он в технические тонкости ракетного дела глубоко не вникал. Поэтому не случайно он так доверял Михаилу Григорьевичу в вопросах технической оснащенности войск. Как бы то ни было, но за период совместной службы у Крылова и Григорьева никаких разногласий по работе не было. Это был дружный тандем военачальников, способных вместе решить любую задачу.
Два месяца подыскивалась кандидатура на должность Главнокомандующего Ракетными войсками. В управлении главкома позиции разделились. Многие понимали, что с Григорьевым спокойной жизни ждать не приходится. Поэтому те, кто чувствовал себя неуверенно на своем посту, сразу же пустили в обиход фразу: «Наступили „Григорианские времена“». С позиций сегодняшнего дня лучшей кандидатуры на пост Главнокомандующего РВСН, чем Григорьев, нельзя было придумать. Его кандидатура рассматривалась и в ЦК, и в Министерстве обороны. Маршал А. А. Гречко прекрасно знал Григорьева, часто встречался с ним, всегда высоко оценивал. Но очевидно, что в то время было немало подводных течений, до сих пор нам неведомых. Предпочтение было отдано кандидатуре генерал-полковника Владимира Федоровича Толубко, который к тому же еще и упорно сопротивлялся новому назначению (те, кто хорошо его знал, говорили, что он рвался на должность главкома сухопутных войск, которая вот-вот должна была освободиться). Назначение объясняли как-то неуклюже — мол, В. Ф. Толубко прошел такую ступеньку, как командование военным округом, а Григорьев нет. Между тем специфика РВСН такова, что вряд ли кому-нибудь удастся разумно объяснить — зачем главнокомандующему обязательно проходить через командование округом. Тем более Григорьеву, командовавшему ракетной армией, которая по численности личного состава, насыщенности техникой не уступала некоторым военным округам.