Негодующий Мерзляев шел к своему экипажу. Навстречу ему выскочила бричка, которую погонял Артюхов. Увидя шефа, подручный резко осадил коня.
– Разрешите доложить, господин штабс-капитан! – радостно крикнул Артюхов. – Поймали! Пытался бежать в переодетом виде…
– Допрашивали?
– Без вас не посмели. Но по дороге в тюрьму он мне рассказывал: мол, какие-то пятеро… На белых лошадях… Лиц сподвижников не разглядел, потому что были в полумасках…
В уме Мерзляева мгновенно промелькнула догадка:
– С дочерью он виделся перед арестом?
– Так точно! Виделся!
– Ах, черт! – выругался Мерзляев.
– Агент наказан! – поспешил оправдаться Артюхов, но Мерзляев его уже не слушал.
– Актерка! Дездемона! Обвели вокруг пальца! – И с неожиданной резвостью Мерзляев припустил к лазарету В палате шло бурное объяснение.
– И вот из-за вашей бесцеремонности папенька угодил в тюрьму, – заканчивала Настя свой обвинительный монолог. – А дальше он подвергся таким испытаниям, о которых я не имею права вам поведать! Какие же чувства можно к вам испытывать?!
– Простите великодушно! Не знал! Виноват! Но поймите – воспылал… Чистая любовь! Одним словом, ураган души, – кстати, как вас зовут?
– Ах, чистая любовь? А эта самая… которую я здесь только что видела?
– Жужу, что ль? Это мой товарищ!
– Товарищ!? – Настенька зашлась от возмущения. – Впрочем, мне плевать! – опомнилась она. – Меня это не волнует! Ничего, кроме отвращения, я к вам не испытываю… Любимый мой, Лешенька, желанный… Счастье мое ненаглядное! – И Настя повисла на Плетневе, покрывая его жаркими поцелуями, поскольку увидела в дверях вошедшего штабс-капитана.
– Я на седьмом небе, любовь моя! – воскликнул корнет, прижав девушку к груди.
– Извините, господа, я прерву вашу семейную идиллию, – сухо сказал Мерзляев.
– Да что ж это такое, в конце концов? – возмутился Плетнев. – Выйдите вон!
– Сначала ответьте на вопрос: кто на вас напал?
– Сначала меня арестуйте, а потом допрашивайте!
– Думаю, придется удовлетворить вашу просьбу, – резко ответил жандармский офицер. – И все-таки – кто напал?
– Чтоб он от нас отвязался, ответь ему, Леша! – посоветовала Настя.
– Пять всадников! На белых конях! В черных костюмах и черных полумасках, – заученно отбарабанил корнет и не удержался: – Остальных, не помню сколько, положил на месте!
– Я так и думал! – протянул Мерзляев. – Теперь мне ваша неблаговидная роль, сударыня, ясна до конца. Думаю, мы продолжим разговор с вами в другом месте.
– Леша, солнышко мое! – Настя испуганно прижалась к корнету. – Этот тип меня преследует! Он сделал мне гнусное предложение…
– Что? – взревел корнет. – Стреляться! Здесь! Сейчас! Немедленно!
– Попрошу не выходить из помещения, – холодно приказал Мерзляев. – Через пятнадцать минут здесь будут жандармы…
– Трус! Ничтожество! Подлец! – продолжал выкрикивать оскорбления корнет. – Будешь стреляться или нет, сукин сын?!
– Милостивый государь, – хладнокровно произнес Мерзляев. – При исполнении служебных обязанностей я не стреляюсь, а стреляю! – И, круто повернувшись, покинул лазарет.
Наступила пауза.
– Ну, все! – вздохнула Настя. – Он нам этого не простит.
– Не сердитесь на меня, – удрученно пробормотал Алексей. – Не сдержался… Все испортил!
– Лешенька, – нежно произнесла Настя и подошла к корнету. – Горе мое… ненаглядное! – Она ласково погладила его по лицу.
– Он что, подглядывает опять? – недоверчиво спросил Плетнев и отстранился.
– Нет… Я не поэтому! – Настя прильнула к корнету.
– Родная моя! Желанная! Я вам раб навеки! – И вдруг Плетнев снова запнулся. – Кстати, сударыня, как вас зовут?..
В уютном тюремном кабинете господин Мерзляев кормил рыбок. Не прерывая этого важного занятия, он вел беседу с актером Бубенцовым. Впрочем, вряд ли допрос можно считать беседой… Ссадины и синяки на лице актера свидетельствовали об этом.
– Любезнейший Афанасий Петрович! Ну зачем вы меня обманываете? Я сам ценю шутку, но всему же есть предел. Мы с вами два просвещенных, уже немолодых человека – неужели мы не найдем общий язык?!
– Да что ж вы мне не верите? – канючил Бубенцов. – Зачем мне вам врать? Налетели, уволокли, отвезли в поле, закричали: «Ах, это не предводитель, мы ошиблись!» – и бросили в густую рожь…
Тюремный писарь старательно фиксировал на бумаге каждое слово.
– В густую высокую рожь! – Мерзляев сделал ударение на слове «высокую». – Плохо помните текст роли, господин артист. Все эти романтические бредни мы уже занесли в протокол, но меня интересует правда… А правда проста: сопляк корнет не подозревал, что наш расстрел – маскарад, сыграл в благородство и отпустил вас…