– Ну, а мне-то на кой убегать?!
– Очевидно, тоже… из благородства!
– Это во мне-то благородство? – засмеялся Бубенцов. – Обижаете, господин начальник! Благородство – это по вашей части… по дворянской!
– Почему вы сразу не явились ко мне после того, как вас бросили в густую высокую рожь? Зачем-то переоделись и пустились в бега.
– Честно признаюсь, ваше высокоблагородие. Боялся – не поверите!
– Правильно боялись. Не верю!
– Значит правильно делал, что бежал, – логично подвел итог Бубенцов.
– Корнета подвести боитесь! – размышлял вслух Мерзляев. – Нашли кого жалеть. Этого солдафона?
– Опять обижаете! – с пафосом воскликнул актер. – Уж кого и ненавижу, так его. Я ж в него целил, а не в госпожу губернаторшу. Это он нам спектакль сорвал. Он меня до тюрьмы довел. Он меня на расстрел повез…
– И дочку вашу обесчестил, – как бы невзначай закончил перечень Мерзляев.
– Что? – Актер осекся. – Как? Что вы имеете в виду?
– То и имею! – развел руками штабс-капитан. – Есть свидетели…
– Врешь! – сорвался Бубенцов.
– Разделяю ваше отцовское горе, – сокрушенно сказал Мерзляев. – Поэтому подумайте, стоит ли его выгораживать… Артюхов! – позвал он своего подручного, стоявшего у двери. – Пригласи-ка сюда господина Плетнева! А вы, – добавил он, обращаясь к артисту, – посидите тут, в уголочке, поразмыслите, послушайте…
С шумом распахнулась дверь, и в кабинет начальника тюрьмы ворвался корнет.
– Выражаю свой протест, господин штабс-капитан, – отчеканил Алексей. – Почему меня не поместили в одной камере с невестой? Это бесчеловечно!
– У нас тюрьма, а не будуар! – жестко сказал Мерзляев. – И прошу, оставьте свои казарменные замашки. Вы на допросе.
– А после допроса – дуэль! – продолжал буйствовать Плетнев. – Стреляемся с десяти шагов!
– Устал я от вас, дорогой мой Алексей Васильич, – вздохнул Мерзляев. – Ну, будет ребячиться. Оба были не правы, погорячились. Давайте-ка перейдем к делу.
Плетнев с полуслова понял, чего от него хотят, и привычно зарапортовал:
– Налетела банда! Белые лошади, черные костюмы, черные полумаски…
– Хватит, хватит! – остановил Мерзляев. – Полумасками, полусказками сыт по горло. Посмотрите-ка на этого человека, – указал он на сидящего в углу Бубенцова. – Как вы думаете, кто это?
– Что ж тут думать? Бунтовщик, которого отбили сподвижники…
– Да кому он сдался-то? Вы действительно поверили, что это ничтожество – якобинец? Перед вами актеришка, которого мы наняли за тридцать сребреников, чтоб он разыграл перед вами сцену расстрела. Патроны – то были холостыми! И он согласился! Человек без стыда и совести… Мелкий жулик, шулер… И вы из-за этой мрази готовы в Сибирь?
Плетнев от удивления разинул рот и уставился на Бубенцова.
– Он – наш агент! Вспомните: когда вы его отпускали, он, поди, и бежать не хотел?
Плетнев вспомнил и насупился.
– А то, что он слова красивые кричал, – добивал корнета Мерзляев, – так это все актерство было. Притом низкого пошиба.
– Вот уж нет, господин опричник! – Бубенцов в ярости вскочил. – Ложь! Не судите о людях по себе! Господин корнет, все – клевета!
Мерзляев, не ожидавший такого поворота, с изумлением посмотрел на Бубенцова.
– Ты что? Уж не хочешь ли сказать, Афанасий, что ты заговорщик?
– Попрошу не тыкать! Бубенцовы не жулики и не шулеры! Бубенцовы – такая фамилия… Да, черт возьми, я заговорщик! И горжусь этим! И наше тайное общество еще спасет несчастную Россию от ига тиранства!
Мерзляев закрыл лицо руками и тихо произнес:
– Понимаешь, что сейчас этими словами ты сам себе смертный приговор подписал?
Наступила тишина. Плетнев с восхищением смотрел на Бубенцова.
– Настю приведи, – приказал Мерзляев Артюхову.
Артюхов вышел.
Корнет приблизился к Бубенцову, щелкнул каблуками:
– Господин карбонарий, хочу сделать признание!
Испуг промелькнул в глазах Бубенцова. Мерзляев насторожился. Писарь обмакнул перо в чернильницу.
– Милостивый государь, прошу руки вашей несравненной дочери. Потому что не мыслю жизнь без нее! Потому что обожаю!
Бубенцов онемел. Писарь спросил у Мерзляева:
– Записывать?
– Пиши, – махнул рукой Мерзляев. – Бумага все стерпит…
Писарь поскрипел пером и повернулся к Бубенцову, ожидая ответа.