Ты ведаешь, могу ль я быть рабом пороку?
Тебе известно все, о кроткая Эсфирь.
Владычица сердец и красота порфир.
Ибо здесь разумеется бывший начальник Державина, генерал-прокурор кн. Вяземский, который теперь вредил ему при производстве дел в сенате. Поэт с намерением поместил эти строки, чтоб намекнуть на вельмож, подобных Аману. Эсфирь, которая от притеснений последнего защищала Мардохея, представляет здесь Екатерину II, бывшую на стороне Державина.
Потёмкин понимает, что результат оказался совсем не таким, каким задумывался. Что он становится никому не нужен, потому что особой любви общества к его персоне никогда не было.
Накануне приезда светлейшего Екатерина спросила у своего камердинера Захара. "Скажи, пожалуй, любят ли в городе князя?" Захар ответил: "Один только Бог да Вы".
Английский посланник Фиц-Герберт придумал новороссийскому генерал-губернатору латинский девиз: "Nec viget quiquam simile aut secundum", т. е.: "Да не пребудет на кого-либо похож или после кого-либо вторым".
И вот его начинают теснить на второй план. И кто. Резвое дитятя.
Зуб выдернуть не удалось и теперь зубная боль сводит с ума. Тем более что у мальчика оказались не зубки, а волчьи клыки. И их укусы становятся все более и более болезненными.
Екатерина советовала Зубову брать пример с Потёмкина. А тот вместо этого всеми силами хочет сместить князя, чтобы занять его место.
Потом Зубов будет рассказывать, что "хотя я победил его наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог. А устранить было необходимо, потому что Императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга".
"Именно он - главная причина тому, что я не вдвое богаче. Однажды императрица объявила мне, что за мои заслуги дарит мне имение в Могилевской губернии, заселенное 12,000 душ крестьян, находящееся на Днепре, с обширными дубовыми лесами, всякими угодьями и проч., но потом она спохватилась, узнав, что имение это уже подарено ею князю Потёмкину. Чтобы не нарушить, однако, данного мне обещания, государыня, при первом же своем свидании с князем Таврическим, за парадным обеденным столом, сказала:
- Светлейший, у меня к тебе просьба: продай мне твое могилевское имени, что на Днепре.
Потёмкин, покраснев до ушей, быстро оглянувшись, отвечал, что исполнить желание ее величества, к несчастью своему, не может, так как оно вчера продано - "вот ему!" и он указал на стоявшего за его креслами молодого камер-юнкера Голынского.
Императрица, сильно смутилась, догадываясь, что Потёмкин проник ее намерение, обратилась к Голынскому и спросила его с замешательством: "как же это ты купил имение у светлейшего?"
Потёмкин, упреждая ответ, метнул мнимому покупщику выразительный взгляд, и догадливый Голынский глубоким поклоном подтвердил выдумку князя Таврического.
Поэтому, - заключил Зубов свой рассказ, - можно судить, каков для меня злодей был Потёмкин, когда с такою наглостью лишил меня 12,000 душ".
Прощайте, матушка...
24 июля 1791 г. Потёмкин покидает Петербург. Надо вести переговоры с Турцией о заключении мира, а он разбит и подавлен. Ему душно. Обостряется болезнь. Приступ следует за приступом.
Превозмогая себя, через силу, Потёмкин продолжает работать: давать распоряжения по армии и вести переговоры с турками.
Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович... что меня жестоко безпокоит - есть твоя болезнь и что ты ко мне о том пишешь, что не в силах себя чувствуешь оную выдержать. Я Бога прошу, чтоб от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения.
О разогнании турецкого флота здесь узнали с великою радостию, но у меня все твоя болезнь на уме...
Молю Бога о твоем выздоровлении. Прощай, Христос с тобою.
Авгу[ста] 28 дня, 1791.
Платон Александрович тебе кланяется и сам пишет к тебе.
Екатерина едет в Невский монастырь ко всенощной; "дано в церковь большое серебряное паникадило, к раке Св. Александра Невского золотая лампада, сверх того, сосуды золотые с антиками и брильянтами". Она молит Бога о сохранении жизни мужа.
Она посылает к Потёмкину его племянницу графиню Александру Браницкую, чтобы она была рядом с князем.
[27 сентября]
Матушка родная, жить мне больше тяжело, что тебя не вижу.
[2 октября]
Матушка Всемилостивейшая Государыня! В теперешнем болезнию изнуренном состоянии моем молю Всевышнего да сохранит драгоценное здравие твое, и повергаюсь к освященным Вашим стопам
Вашего Императорского Величества
вернейший и благодарнейший подданный
Князь Потёмкин Таврический
Матушка, ох как болен.
[Яссы. 4-го октября]
Матушка Всемилостивейшая Государыня. Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною.
Вернейший и благодарнейший
подданный
Одно спасение уехать.
Потёмкина вынесли из кареты и положили на разостланный близ дороги плащ.
Во всех его письмах к Матушке Государыне всегда в конце письма была подпись: Я по смерть вернейший и благодарнейший подданный Князь Потёмкин Таврический.
Ведь никто его так не любил как эта не желающая стареть женщина, его жена навсегда связанная с ним священными узами.
Но не она будет сжимать в последних объятьях его уже бездыханное тело и горько рыдать над ним.
Ночью повезли его обратно в Яссы, в том же самом экипаже, окруженном факелами...
Сразу после смерти Потёмкина стало ясно, что немедленную и очевидную выгоду от кончины светлейшего получил молодой фаворит Платон Зубов. А.В. Храповицкий называл его "дуралеюшкой", а Суворов - "болваном" и "негодяем".
Уже 17 октября Зубов приказал все пакеты с бумагами, направляемыми на подписание императрицы, присылать ему...
Екатерина сидела перед столом, просматривая полученные письма.
Она недовольно обернулась на звук скрипнувшей двери.
- А, это ты, Феденька, - улыбнулась она.
Мальчик подошел к императрице и протянул ей небольшую шкатулку.
- Что это?
- Это от князя.
Императрица невольно вздрогнула, взяла шкатулку, поставила ее перед собой и, немного помедлив, открыла крышку.
Там были ее письма к Потёмкину, к любимому Гришифишичке.
Верхним лежало письмо - самое странное и не похожее на все другие, словно посланное из другого мира, в котором были только они вдвоем.
Здравствуй, милинкой.
Са мною зделалось великая диковина - я стала сомнамбулой: я во сне гулала по саду, да приснилось мне, что хожю по каким то полатам, израдно прибранным. Стены на подобии золота разпестрены светами и голубками; тут я нашла амбон, на котором не стоял, но лежал прекрасный человек, и на нем было надето одежда серая, соболом опущенное; сей человек ко мне весьма быль ласков и благодарил за мой приход и мы с ним разговаривали о посторониых делах несколько вримяни; потом я ушла и проснулась; знатьно, ето быль сонь, так как рак по спине пользет, а тепер я везде ищу того красавца, да его нету, а в уме моем его воображение никогда не исчезнет; куда как он мил - милее целого света; о, естьли б вы могли его видит, вы б от него глаз не отвратили.
Милинкой, как ты его встретишь, покланись ему от меня и поцалуй его; он, права, того достоин; а может статся, что встретишся с ним, естьли, встав с постели, обратися направа и на стену взглянишь...