Один из списков награжденных, в котором значились фамилии всего лишь 36 участников, открывался Григорием Орловым, а заканчивался Григорием Потёмкиным - "...вахмистр Потёмкин - два чина по полку да 10 000 рублей". А еще ему было пожаловано 400 душ в Московском уезде Куньевской волости.
Григорий и Алексей Орловы по-дружески ввели Потёмкина в ближайшее окружение Екатерины II. Правда, "приглашаемый на малые собрания, состоящие из самых близких императрице особ, Потёмкин не отличался ни изящными манерами, ни ловкостью, подобной той, какую проявлял в конном строю. Как эрмитажный гость, он приводил в конфуз хозяйку. Благодаря геркулесовой силе, ему случалось ломать ручки от кресел, разбивать вазы и пр. Однако, ему это прощалось и сходило с рук".
В 1768 году началась русско-турецкая война, и, едва лишь загремели пушки, Потёмкин отправился в армию волонтиром, где первое время состоял при штабе.
Но вскоре он уже служит сначала под знаменами генерал-аншефа князя Голицына, а потом в армии генерал-фельдмаршала графа Румянцева.
В посылаемых императрице донесениях о военных действиях и особо отличившихся командирах она часто встречает и его фамилию.
За оказанную храбрость и опытность в военных делах Потёмкин будет пожалован сначала в генерал-майоры, а потом в генерал-поручики и награжден орденом Св. Анны и орденом Св. Георгия III степени.
После победоносного окончания кампании 1770 г. Румянцев направит Потёмкина в Петербург, чтобы он "подал объяснения относительно нашего положения и обстоятельств сего края...".
Он будет представлен Екатерине II. И теперь она увидит перед собой не придворного чиновника, а закаленного в боях генерала, не раз доказавшего мужество и отвагу.
Кроме этого, что весьма немаловажно для женщины "Григорий Потёмкин был росту великого. При сем имел все совершенства телесной стройности и благообразнейшие черты лица и почитался в цветущих летах молодости красивейшим мужчиной своего времени. Лицо его было продолговатое, полное, чело возвышенное, округлое, нос соразмерно протяженный, орлиный, брови приятно выгнутые, глаза голубые, полные, не впалые, взгляд острый, вдаль зрящий, рот небольшой, приятно улыбающийся, голос ясный и звонкий, зубы ровные, чистые и здоровые, подбородок острый, несколько посередине раздвоенный и приподнимающийся вверх, шею, соразмерную сложению тела; цвет лица белый, оттененный свежим румянцем... волосы имел светло-русые, несколько завивающиеся, мягкие; грудь возвышенную при довольно широких плечах... все части тела его исполнены были статности и стройности. Поступь Потёмкина была мужественная, а осанка - величественная".
...всегда к Вам весьма доброжелательна...
Потёмкин возвращается в армию.
Осенью 1771 г. он едва не умирает от тяжелой болезни. Лихорадка и частые простуды теперь будут постоянно преследовать его...
В начале декабря 1773 г. Григорий Александрович получит неожиданное письмо.
Господин Генерал-Поручик и Кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письмы читать. И хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли Ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, чего Вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите.
Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попустому не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься зделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна.
Дек[абря] 4 ч[исла] 1773 г. Екатерина
Письмо наводило на определенные мысли. Значит надо было возвращаться в Петербург.
Вечером 4 февраля дежурный генерал-адъютант Григорий Орлов представит императрице генерал-поручика Григория Потёмкина, а 9 февраля он уже будет удостоен чести присутствовать на большом званом обеде в Царскосельском дворце.
Через несколько дней уже он, а не Васильчиков, появляется рядом с Екатериной во время обедов, маскарадов и карточных игр.
[18 февраля]
Мой дорогой друг, я встревожена мыслью, что злоупотребила вашим терпением и причинила вам неудобство долговременностью визита. Мои часы остановились, а время пролетело так быстро, что в час (ночи) казалось, что еще нет полуночи. Но баста, баста, милый друг, не следует слишком надоедать вам. Мы полны благодарности и разного рода чувствами признательности и уважения к вам.
12 лет Потёмкин тайно любил эту женщину. Но сейчас ему уже 35, а ей - 45. Поэтому особого желания стать очередным и уже 16-м ее фаворитом, у него нет.
И тогда Екатерина пишет ему свою "Чистосердечную исповедь".
[21 февраля]
Марья Чоглокова, видя, что чрез девять лет обстоятельствы остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной Государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла инаго к тому способа, как обеим сторонам зделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела. С одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за Арт[иллерии] Генер[ал]-пору[чиком] Миллером, а с другой - Сер[гея] Салтыкова] и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которую в том поставляла великая нужда и надобность.
По прошествии двух лет С[ергея] С[алтыкова] послали посланником, ибо он себя нескромно вел, а Марья Чоглокова у большого двора уже не была в силе его удержать. По прошествии года и великой скорби приехал нынешний Кор[оль] Пол[ьский], которого отнюдь не приметили, но добрыя люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза были отменной красоты и что он их обращал (хотя так близорук, что далее носа не видит) чаще на одну сторону, нежели на другая. Сей был любезен и любим от 1755 до 1761. Но тригоднешная отлучка, то есть от 1758, и старательства Кн[язя] Гр[игория] Григорьевича], которого паки добрыя люди заставили приметить, переменили образ мыслей.
Екатерина вспомнила раннее утро переворота, когда в ее спальню вошел Алексей Орлов и сказал "Пора вам вставать; все готово для того, чтобы вас провозгласить".
И поход на Петергоф, где находился Петр III. И чрезвычайное изумление Дашковой, увидевшей Григория Орлова, растянувшегося во весь рост на диване в одной из царских комнат.
Сей бы век остался, естьли б сам не скучал. Я сие узнала в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского и просто сделала заключение, что о том узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и иногда более как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякое приласканье во мне слезы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года. Сначала я думала, что привыкну, но что далее, то хуже, ибо с другой стороны месяцы по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольна не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его меня плакать принуждала.
Более неудачного выбора и представить было нельзя, но я была в полном отчаянии. Ведь Григорий гонялся за всеми юбками, а я была для него просто ничем.
Потому и появился Васильчиков. Да только радости от этого мне не добавилось.
Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю чтоб он имел.