Выбрать главу

Отцу Феофану в кругах духовенства и светских салонах верили. Сам человек глубоко религиозного настроения, широко известный своей аскетической жизнью и строгостью к себе и окружающим его людям, архимандрит Феофан принадлежал к тому разряду русского монашества, около которого складывается обширный круг людей, искавших в духовных беседах с ним разрешения многих вопросов их внутренней жизни.

О чем беседовал Григорий Распутин с отцом Сергием и отцом Феофаном при первой встрече — доподлинно неизвестно. Сохранились свидетельства о том, «как старец сидел между пятью епископами, все образованные и культурные люди. Они задавали ему вопросы по Библии и хотели знать его интерпретацию глубоких мистических тем. Слова этого совершенно неграмотного человека интересовали их…». А затем «старец» Григорий поведал своим собеседникам, что один из них страдает от грыжи, у второго в скором времени умрет мать, причем по его же, сыновней, оплошности, у третьего родится сын — естественно, внебрачный.

В первый приезд Григорий пробыл в Санкт-Петербурге только пять месяцев, затем вернулся домой, в родное Покровское — скучал очень по жене и детям. Почти через год последовала новая встреча со столицей: новые люди, новые знакомства, новые проповеди и пророчества… Не старцы и странники искали себе «паству». Пожалуй, было наоборот: ищущие тянулись к ним и находили их…

Князь Н. Д. Живанов, товарищ обер-прокурора Священного Синода, оставил воспоминания об одной духовной проповеди, свидетелем которой он сам был. Распутин говорил, что в начале своих духовных поисков он обратился за наставлениями к житиям святых, но повествование не часто начиналось с момента, когда эти мужи и жены уже достигли святости.

Переведя дыхание, говорящий продолжал: «Я себе подумал — здесь, верно, поры, когда уже они поделались святыми… Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись святыми, а то, как они достигли святости… Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а просто, глянь, опередили собою и праведников… Как же они определили, как действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разрушения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи…»

Эти откровения повторялись повсюду и трактовались с суеверным ужасом. А о пророчествах и удивительных явлениях, связанных с его именем, ходили слухи. «Расскажу случай с одной моей знакомой, — вспоминала одна из последовательниц Распутина, — который объяснит, как он смотрел на жизнь, а также его некоторую прозорливость или чуткость — пусть каждый назовет как хочет. Одна молоденькая дама однажды при мне заехала к Григорию Ефимовичу на свидание со своим другом. Григорий Ефимович, посмотрев на нее пристально, стал рассказывать, как на одной станции монах угощал его чаем, спрятав бутылку вина под столом, и, называя его «святым», задавал вопросы.

«Я «святой», — закричал Григорий Ефимович, хлопнув кулаком по столу, — и ты просишь меня тебе помочь, а зачем же ты прячешь бутылку вина под столом?»

Дама побледнела и растерянно стала прощаться. Помню, как-то в церкви подошел к нему почтовый чиновник и попросил помолиться о больном. «Ты меня не проси, — ответил Григорий, — а молись святой Ксении». Чиновник в испуге и удивлении вскрикнул: «Как вы могли знать, что жену мою зовут Ксенией?»

Подобных случаев я могла бы рассказать сотни, но их, пожалуй, так или иначе можно объяснить, но гораздо удивительнее то, что все, что он говорил о будущем, сбывалось…»

В своем дневнике одна из поклонниц Распутина — Елена Францевна Джанумова — записала другой удивительный случай. Она пригласила к себе Распутина и своих старых друзей. Среди последних находился человек, который когда-то был ее женихом. Об этом никто не знал… Он был давно женат и счастлив. Я тоже была замужем. После обеда Распутин вдруг сказал мне: «А ведь вы друг друга когда-то очень любили, но ничего не вышло из вашей любви. Оно и лучше, вы не подходящие, а эта жена ему больше пара». Я была поражена его изумительной проницательностью. Не было никаких признаков, по которым он мог узнать о том, что так давно было, и о чем мы сами совсем забыли».