Тем временем Александра Фёдоровна, как явствовало из её вечерней телеграммы, уже перешла к активным действиям.
«Мы сидим все вместе – ты можешь себе представить наши чувства, мысли – наш Друг исчез, – писала Государыня Николаю 17 декабря. – Вчера А. видела его, и он сказал ей, что Феликс просил Его приехать к нему ночью, что за Ним приедет автомобиль, чтоб Он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за ним (военный автомобиль) с двумя штатскими, и Он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме – большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т. д. – все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит.
Полиция приступила к розыску, и тогда следователь вошел в Юсуповский дом – он не смел этого сделать раньше, так как там находился Дмитрий. Градоначальник послал за Дмитрием. Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила Калинина его задержать.
Наш Друг эти дни был в хорошем настроении, но нервен, а также озабочен из-за Ани, так как Батюшин старается собрать улики против Ани. Феликс утверждает, будто, он не являлся в дом и никогда не звал Его. Это, по-видимому, была западня. Я все еще полагаюсь на Божье милосердие, что Его только увезли куда-то… Я не могу и не хочу верить, что Его убили. Да смилуется над нами Бог»[149].
18-го числа Государыня после обедни телеграфирует мужу:
«Только что причастилась в домовой церкви. Всё ещё ничего не нашли. Розыски продолжаются. Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное. Не теряю пока надежды. Такой яркий солнечный день. Надеюсь, что ты выедешь сегодня. Мне страшно необходимо твое присутствие»[150].
В три сорок пять императрица отправит новую телеграмму:
«Срочно. Приказала Максимовичу твоим именем запретить Д(митрию) выезжать из дому до твоего возвращения. Д(митрий) хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь? Целую без конца»[151][152].
Супруга, по сути, вынуждала Николая срочно приехать в столицу: «…Мне страшно необходимо твое присутствие».
После обеда хмурый император отправится в аппаратную и протянет полковнику Ратко текст телеграммы жене: «Выезжаю в 4:30».
Действия Александры Фёдоровны, взявшей ход расследования в свои руки, противоречили всем правовым нормам: императрица явно переборщила, превысив полномочия. Мало того, разъярённая Аликс требовала, чтобы помещённого под домашний арест великого князя судил военно-полевой суд! Это было слишком.
Ровно в 16:30 царский поезд отошёл от могилёвского перрона. Царь курил и рассеянно смотрел в окно вагона…
«…Возмущён и потрясён, – пишет в ответной телеграмме, отправленной из Орши, Николай. – В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 часов… Благословляю и целую»[153].
А в это время в Ставке шло бурное ликование! Прибывший в Могилёв генерал-адъютант Татищев объявил дежурному офицеру, что в Петрограде убит Распутин.
– Поздравляю, господа! – не выдержал один из штабных офицеров. – Шампанского!..
Чаще всего среди ликующих слышались фамилии князя Юсупова и депутата Пуришкевича…
Первая информация о произошедшем во дворце Юсуповых и исчезновении Распутина легла на стол начальника сыскной полиции Петрограда ранним утром 17 декабря. Доклады городовых – 2‐го участка Адмиралтейской части Ефимова (полицейская будка которого находилась на противоположной от дворца стороне реки Мойки) и 3‐го участка Казанской части Власюка – явились бесценным кладезем информации.
Как докладывал Ефимов, «кто‐то из гостей Юсупова около трех часов ночи стрелял в примыкающем к дому 94 садике, имеющем вход непосредственно в кабинет князя, причем был слышен крик человеческий и затем отъезд мотора. Стрелявший был в военно‐походной форме»[154].
Что, в первую очередь, бросается в глаза: во-первых стрелявших было не два-три, а один; причём, судя по всему, это и был убийца; во-вторых, полицейский точно указывает место преступления: «стрелял в примыкающем к дому 94 садике, имеющем вход непосредственно в кабинет князя»; и в-третьих, этот самый стрелявший «был в военно‐походной форме».
На следующий день, 18 декабря, Ефимова вызывают в жандармское управление, где, по сути, единственный и самый ценный свидетель вновь повторяет то, что видел минувшей ночью:
«В ночь на 17 декабря я стоял на посту на Морской улице, возле д. № 61. В 2 ч. 30 м. ночи я услыхал выстрел, а через 3–5 секунд последовало еще 3 выстрела, быстро, один за другим, звук выстрелов раздался с Мойки, приблизительно со стороны дома № 92. После первого выстрела раздался негромкий, как бы женский крик; шума не было слышно никакого. В течение 20–30 минут не проезжал по Мойке никакой автомобиль или извозчик. Только спустя полчаса проехал по Мойке от Синего моста к Поцелуеву какой‐то автомобиль, который нигде не останавливался. О выстрелах я дал знать по телефону в 3‐й Казанский участок, а сам пошел в сторону выстрелов. На Почтамтском мостике я увидел городового Власюка, который тоже слыхал выстрелы и, думая, что они произведены на Морской улице, шел ко мне навстречу с целью узнать, где и кто стрелял. Я сказал, что выстрелы были произведены в районе д. № 92 по Мойке. После этого я возвратился на пост и больше ничего не видел и не слыхал. Помню, что со времени, как раздались выстрелы, до 5–6 часов утра я не видел других, проезжавших по Мойке автомобилей, кроме вышеуказанного»[155].
151
Максимович, Константин Клавдиевич (1849–1917), – военный и государственный деятель Российской империи, генерал-адъютант, генерал от кавалерии. С декабря 1915 года – помощник командующего Императорской Главной квартиры. Расстрелян большевиками.