Следуя торговому навыку, Шелихов заодно прикинул расходы, связанные и с этим предстоящим торжеством. Кузьминихе — двадцать бобров, попу с причтом за крещение — пятнадцать шкур, куме и куму — по десяти, потом гости и почетные поздравители, их тоже с пустыми руками не отпустишь — сотней бобров, да еще отменной доброты, никак легче не отделаешься, а это… это, почитай, пять тысяч рублев! Да охотским пиявкам пятьдесят тысяч за здорово живешь отдай. А на это ведь два корабля океанических для Славороссии построить можно!..
А доходы? Ссужавшие экспедицию тузы-богатеи Голиков и Лебедев выговорили себе львиную долю наживы — восемь частей, предоставив Шелихову только одну часть, так как последняя, десятая, идет на всех промышленников — мореходов и зверобоев, которые под почетным, но скупо оплачиваемым титулом «компанионов» вынесли на своих плечах всю тяжесть промысла.
— Наташенька, — поделился он своими выкладками с женой, давно с любопытством следившей за его манипуляциями и вырывавшимися возгласами, — нам с почину и двуста тысяч американская земля не даст…
— Награждения свои промышленным ты и вовсе не посчитал, а отдать беспременно придется, — напомнила ему Наталья Алексеевна об обязательствах, выданных от себя многим промышленным. — На сколько их будет?
— Запамятовал, из головы вон! — побледнел Шелихов. — Совсем убила!.. Нищим в плавание пошел, нищим и вернулся… Что будем делать?
— А вот что… — И деловито, спокойно, как будто не он, а она была купцом первой гильдии, отвела от мужа огорчение. — Расходов на крещение не будет: не дам сынка в никонианскую купель макать, рожу и в Иркутске у себя в моленной окрещу, гостей званых и незваных не набежит, а Кузьминихе за то, что пособит и со мной поживет, за глаза десяти бобров довольно, — вот со счетов пять тысяч и скинь! И пятьдесят тысяч — тоже, охотским хапугам ничего не давай. Меня ссадишь, в дом проведешь — и плыви в Петропавловск, там оглядишься и придумаешь, что делать. Исправник камчатский Штейнгель посулов не берет, а растолкуешь, как и чем тебя опутали, — глаза прикроет, даже если ты и продашь шкуры чужеземным китобоям
Высказанные Натальей Алексеевной мысли полностью совпадали с намерениями Шелихова, пойти на которые он не решался из боязни упреков в том, что оставляет ее одну да еще пускается на рискованное предприятие. В те времена плавание из Охотска в Петропавловск-на-Камчатке считалось делом опасным, и половина отправлявшихся в него мореходов не доходила до цели.
— Ты гляди, Гришата, делай, как сумеешь, но интерес людей наших, товарищей по тяжестям безмерным, соблюди и все, что обещал, до копеечки выплати, иначе… худо нам будет. А деньги — о них не думай: с компанионов своих судом возьмешь, по доверительной бумаге ты вправе усердных за счет компании поощрять…
— Ох, спасибо тебе, Наташенька, — облегченно вздохнул Шелихов, — ты беду мою как руками развела…
После разговора с женой Григорий Иванович собрал своих мореходов, взял с них клятву не проронить ни словечка и, обрисовав положение, предложил идти на Камчатку.
— Там и товаров, нам нужных, на складах больше. А в Охотском Биллингсовы людишки все давным-давно порастащили! — сказал он, не совсем уверенный, что довод этот покажется мореходам достаточно убедительным.
Но мореходы согласились и решили стать на рейде в четырех-пяти верстах от берега, спустить на берег Григория Ивановича с женой, а также самых слабых из команды и пассажиров «Трех святителей». А вернется Григорий Иванович, сняться завтра же с якоря и идти на Петропавловск.
Доставив жену в безлюдный дом, стоявший с заколоченными дверями и окнами, Шелихов нашел в городе Кузьминиху и предложил ей переселиться в избу к Наталье Алексеевне. Хитрая старуха сразу сообразила, что мореход вернулся не с пустыми руками, и выговорила за помощь в родах Наталье Алексеевне двадцать бобров.
К вечеру, поцеловав в последний раз жену и всячески избегая встречи с охотскими начальниками, терпеливо выжидавшими в своих канцеляриях появления морехода с посулами, Шелихов вернулся на корабль и утром на заре снялся с якоря, чтобы идти на Камчатку.