Направив Коха на своих сбежавших рабочих, Шелихов сейчас вдвойне почувствовал необходимость сделать что-то, чтобы спасти парня, невольной причиной несчастий которого ему привелось стать три года назад.
— Здоров, господин комендант! — вышел Шелихов на крыльцо, не зная еще сам, что сделает. — С уловом вас, — сказал он, вглядываясь в то же время в голубоглазого человека. — А ты как попал в честную компанию?.. Этого вы мне зараз же отпустите, господин комендант, первый мой такелажник и позарез нужный!..
Стенька с первого взгляда узнал Шелихова, когда тот вышел на крыльцо. Преодолев невероятные препятствия, он и в Охотск пробрался с тайной мыслью, что именно здесь, на краю света, на берегу последнего моря, он откроется мореходу и попросит перебросить его в заокеанскую страну, где, как он уже слышал среди зубовской дворни, найдено людям счастье и богатство.
Стенька не считал морехода виновником выпавших на его долю испытаний и горькой судьбы. Три года жизни в бегах, — а за это время он пешком из Петербурга, с запада на восток, через всю Россию, добрался до Охотского студеного моря, — научили Стеньку многому.
Думая об этой встрече, Стенька почему-то всегда был уверен в ее добром для него, а не худом конце и потому строил радужные планы своей будущей жизни в шелиховской заокеанской Америке. Там его уже не достанут маленькие жесткие руки Ольги Александровны Жеребцовой.
— Прости бога для, хозяин, сам вижу… и уж никогда Мишка Глазов против твоей воли не пойдет! Прости, — понял и находчиво отозвался Стенька на явное намерение Шелихова выручить его из рук Коха.
— Отпусти парня, Готлиб Иваныч, я сам из него дурь линьками на корабле вышибу… Полный рацион получишь, Мишка! — с угрозой проговорил Шелихов, смеясь в душе над глупостью Коха и довольный находчивостью Стеньки, назвавшего ему свое беглецкое имя.
Захваченные Кохом сбежавшие с кораблей работные и те несколько бродяг, с которыми Стенька добирался до Охотска, такому разговору удивились, но что-то поняли и виду не подали.
«На фарт парень попал. Комендант в дураках останется, а купец… будто и на человека похож купец, когда нашего брата из беды выручает», — думали они, терпеливо переступая застывшими в воде ногами.
— Остальные пошли! — заорал сердито Кох, толкнув к мореходу и подозрительно оглядывая остановившегося перед крыльцом «такелажника Мишку Глазова». — Не забудьте этого в счете, Григорий Иваныч, особливо ежели человек вам нужный, — сказал Кох, многозначительно мотнув головой в сторону Стеньки.
Когда партия людей скрылась за поворотом бугра, на котором высился полуразрушенный ветряк, Шелихов вошел в избу, махнув рукой Стеньке следовать за собой.
— Рассказывай, все начисто рассказывай, парень, где тебя ноги, почитай, три года носили? — тоном хозяина, принимающего отчет от работника, спросил мореход, уже сидя на скамье за столом. — Токмо допреж скажи мне имя твое хрестьянское… Обличья и старанья твоего, как видишь, не забыл, а имя запамятовал…
— Стенькой звали, Степаном…
— Ладно! — кивнул Григорий Иванович. — Рассказывай, Степанушко, а чего не хочешь сказывать — промолчи, токмо безо лжи…
Горница была чисто прибрана. На стенах висели карты и портрет Петра I, зачинателя империи и российской коммерции, скопированный по заказу Шелихова изрядным художником из ссыльных поляков в Иркутске с портрета, украшавшего присутственное зало во дворце наместника. В глубине горницы у печи виднелись завешенные чистой парусиной полати, похожие на те кровати, которым Стенька удивлялся в столице, в доме Жеребцовых…
Стенька помолчал, как бы собираясь с мыслями, перевел дух и начал:
— Не сумел я, значит, к ней вас завернуть, господин. В сани…
— Какой я господин, Григорием Иванычем люди зовут, — перебил Шелихов, крепко подкупив Стеньку этой простотой обращения.
— Вас, — продолжал Стенька, — я в сани тогда снес и тем себя в солдаты сдал, а Ташку… Утопилась Ташка, Григорий Иваныч, когда ей Ольга Александровна косы обрезала, в деревню отослала и насильно за гнилого дурака замуж отдала… Утопилась Ташка, не дождалась меня! — спокойно выговорил Стенька, и видно было, что парень уже отболел этой болью за Ташку. — В последний раз видел ее, как вел меня кнутобоец Дорифей к полицмейстеру на съезжую в солдаты сдавать, а Ташку, руки завязав, на телегу сажали в синбирскую деревню везти… На съезжей я сразу умом прояснел, а там всякой либо вовсе ума решится, либо нужного наберется… Сбежал я, когда начали нас на Сенную выводить кормление у купцов выпрашивать. И после, как лошадь, бег от Петербурга на Свиягу-речку, под самым Синбирском, где эту самую Зубовку надо было искать… Как лошадь, говорю, по сто и больше верст бег, однако опоздал! В лесах мордовских заблукал, чудом выбрался. Пришел в эту Зубовку, а люди и говорят мне: на другой же день, как привезли Ташку, свадьбу управитель приказал играть… Притащили Ташку в церковь, и хоть дурно кричала она «утоплюсь», — обвенчал поп. Попу что, если ему барский приказ прочли и полтину дали? Вечером в избе, когда пропивали Ташку, она и вышла из-за стола крадком… Хватились молодых в клеть вести, ее с Никишкой, — нет Ташки. Посмеялись над дураком и спать завалились, а когда вытверезились, почали искать… в пруду нашли Ташку. Утопила себя Ташка. Не далась девка Ольге Александровне над собой надругаться!