В НИИ труда я создал новый сектор. У меня принцип — никого никогда не выживать, не сокращать, не увольнять, пусть люди делают свое дело, а я с единомышленниками, естественно, свое. Тогда был создан сектор совершенствования хозяйственного механизма.
И там я написал первую работу, в которой рассматривал всю экономику в целом, включая планирование, стимулирование, всю систему. А вывод был такой: или нужно возвращаться к тому, что было при Сталине, или нужно все освобождать, делать предприятия независимыми. Книгу я написал, она вышла под грифом «Для служебного пользования».
Так же, как когда-то в детстве, горюя по недоступному футбольному мячу, перешел к абстрактным рассуждениям о ценах, так и сейчас Григорий Алексеевич в поисках первопричины перешел к исследованиям механизма управления хозяйством на протяжении всего существования советской плановой экономики. Она требовала постоянного расширения производства. Не только комсомольские стройки, но и ГУЛАГи вкладывали свою лепту в процветание страны. Без системы лагерей, без множества стукачей, бдительно осуществляющих «контроль» на производстве, она просто не могла существовать. Сытый стол честного советского труженика, радостно строящего светлое будущее и не знающего страха и упрека, был оплачен чьей-то кровью, а порой и жизнью. После смерти Сталина эта отлаженная система начала давать сбои. Хрущевские и косы-гинские реформы, немного ослабив узды управления, в конечном итоге ускорили коррозию всей системы. Развился и окреп черный рынок. В жизнь людей на долгие годы вошел дефицит. Многие производственные предприятия стали планово-убыточными. Одновременно активизировалось потребление ресурсов. Долгие годы страна жила за счет экспорта нефти, газа, перекрывая расходы планово-убыточного производства, тем более, что в 70-х годах подскочили мировые цены на нефть. Но такое положение дел не могло продолжаться бесконечно.
В этой книге Григорий Алексеевич делал выводы: кризис неизбежен, если в ближайшее время не изменить весь механизм управления, всю систему производственных отношений. Уже на третий день после ее выхода в свет им заинтересовались сотрудники КГБ. Книгу объявили антисоветской, изъяли тираж, забрали черновики. Григорий Алексеевич рассказывал об этом без особых трагических ноток, хотя приятного во всей этой истории ничего нет.
— Меня стали вызывать в разные инстанции — в Госкомитет, в министерство и требовать объяснений. Был такой Борис Михайлович Сухаревский — человек, который в конце 40-х, как говорили, уничтожил известного экономиста Вознесенского. Сухаревский и меня объявил врагом народа. Первое, что потребовали, — собрать все экземпляры книжки. Их было около шестисот, попробуйте-ка их собрать. Пригрозили: хоть одну не найдешь, сядешь в тюрьму. Я помню, как нашел Абалкина в Подмосковье на семинаре, попросил вернуть мне книгу. Он это сделал, но удивился: «Почему? Что там такое страшное?» С мая 1982 года я каждый день ходил к следователю. Каждый день в 10 утра я являлся в один и тот же кабинет. И слышал один и тот же вопрос: «Кто вас этому научил? Вы должны нам сказать, кто вас попросил это написать?».
Наверное, думали, что он агент ЦРУ, внедренный в СССР. Явлинский устал отвечать, что написал ее сам. Все же кандидат наук и есть опыт практической работы. Они смотрели на него и не понимали, а он тоже не мог понять, что им непонятно.
Один из его коллег, глядя на его подавленный вид, однажды не выдержал: «Какого черта ты полез в эти философско-экономические изыскания?» И он не нашел, что ответить. Он, собственно, и не лез никуда, просто наблюдал, думал. Он рос как экономист. Зачем, для чего и почему надо было сдерживать себя? Он выражал идеи, которые созрели и требовали выхода, хотел поделиться ими с людьми. И думал только о том, чтобы как можно правильнее, понятнее выразить свои мысли.
Работники КГБ отстали от него только 10 ноября 1982 года, после смерти Л. Брежнева. Г. Явлинский вернулся к работе, с наслаждением сосредоточившись на своих дальнейших научных изысканиях. О нем просто забыли. К власти пришел Ю. В. Андропов, потом его сменил К. У. Черненко. В его жизни все шло своим чередом. Отпраздновал рождение второго сына. И вдруг — словно снег на голову — туберкулез! Очень смущало, что ничего не болит, но врачи в поликлинике, где он проходил медосмотр, чтобы получить курортную карту (собирался в отпуск), потрясали снимками и пугали тем, что он заразит своих детей. Он дал согласие лечь в больницу. Его очень быстро положили в специальную закрытую больницу. Все его книги, вещи, которые были дома, сожгли, семью поставили на учет. Он сам отказался от свиданий с ними, чтобы не дай Бог не заразить. И дисциплинированно принимал все лекарства, выполнял все назначения врачей. В это время рядом с ним лежал Семен Левин, который рассказывал потом о Григории Алексеевиче так: