На улице поднялся ветер. Последние золотые дни сентября, возможно, закончились, так как сегодня было пасмурно.
Языки пламени мерцают вокруг нас, как будто мы сидим в очаге. Тени предметов в комнате становятся дикими и странными, танцуя на стенах.
Тяга погрузиться обратно в это глубокое и умиротворяющее состояние — это подводное течение, но я сопротивляюсь, гребя на поверхности…
— Мне не нравится не помнить.
Эта пустая дыра в моем дне пугает меня, как будто кто-то взял арбузный шарик и выкачал три часа из моего мозга.
Не «кто-то», а мужчина, стоящий напротив меня, издает низкий фыркающий звук, как будто память переоценивают. Или еще хуже, по его словам…
— Половина твоих воспоминаний — ложь.
Дейн зажигает последнюю свечу над каминной полкой. Он говорит такие странные вещи так буднично.
— Как воспоминание может быть ложью? Это то, что произошло на твоих глазах.
— То, что ты думаешь, что произошло на твоих глаза.
Дейн гасит спичку, которой пользовался, прежде чем она успеет обжечь ему кончики пальцев.
— Подумай об этом — когда два человека расходятся во мнениях, почему каждый из них вспоминает ту версию событий, которая выгодна ему самому? Разум видит и сохраняет то, что хочет.
Я издаю презрительный звук.
— Тогда как кто-то может знать, что правда?
— Если ты честен с самим собой, — тихо говорит Дейн. — Но никто не честен. Ты лжешь себе, и снова лжешь... и вскоре ты больше ничего не видишь. Даже когда это прямо перед твоим лицом.
Невольно я вспоминаю стопку счетов на столе моего отца — счета, просроченные на месяцы и годы, отправленные в коллекции, в то время как мы катались на слонах в Таиланде и плавали на грузовом судне в Антарктику. Ни у него, ни у моей матери не было страховки жизни. Ложь заключалась в том, что мы были богаты. Ложь заключалась в том, что ничто не могло причинить нам боль, когда мы все были так счастливы…
Я могла бы заметить признаки. Иногда у моего отца был стресс, иногда он ссорился с моей матерью. Дважды я видела, как она брала кредитную карту, и она не проходила. Однажды мой отец купил новую машину, а через неделю ее не стало на подъездной дорожке. И однажды школа Джуда устроила скандал из-за платы за обучение, а не из-за его поведения.
Повсюду мигали предупреждающие огни, но в то время они ничего для меня не значили.
Большинство из них я едва заметила. Только позже, когда я просматривала счета, я вспомнила, как кассирша в продуктовом магазине во второй раз провела карточку моей матери и сказала:
— Извините, мэм, здесь написано, что она отклонена...
И моя мать так разозлилась…
Я думаю, как часто я чувствовала запах духов на одежде Гидеона и пыталась убедить себя, что это были цветы в комнате или кто-то, с кем он сидел рядом в поезде…
Я глупая дура.
— Я не хочу лгать себе.
Дейн бросает на меня взгляд, в котором на удивление много грусти.
— Посмотрим.
На этот раз он садится на пол, напротив меня. У него толстый ковер, нам удобно. Мерцающие свечи и ветер за окнами больше напоминают спиритический сеанс, чем сеанс медитации... что вполне уместно. Моя голова полна призраков.
Включая Гидеона.
Вот что значит блокировать кого-то — это стирать его лицо, его голос из своей жизни, как будто он мертв.
Я превратила его в призрак. Я сделала его своим призраком.
— О чем ты думаешь? — голос Дейна заставляет меня подпрыгнуть.
— Я... — черт, почему я такая медленная… — Не хочу тебе говорить.
Блестяще.
— Все равно сделай это.
— Я... была помолвлена. Еще три недели назад.
Дейн сидит очень неподвижно, свет свечей делает его глаза оранжевыми и янтарными.
— Как его звали?
— Гидеон
— Ммм, — я не могу истолковать этот звук или легкую улыбку на его губах.
Почему его рот такой красивый и такой жестокий?
Почему я здесь, ищу ясности ума у самого беспокойного человека, которого я знаю?
Вини во всем Гримстоун… Видит бог, Дейн бы так и поступил.
Безумный.
И вот я стою перед ним, скрестив ноги, безумный послушник.
Научи меня, учитель…
Если я не могу сойти с ума, я могла бы с таким же успехом научиться быть сумасшедшей.
Он сумасшедший, я сумасшедшая, мы все сумасшедшие…
Мой разум скажет что угодно, лишь бы заполнить пустоту.
— Что случилось?
Лицемер! Как он смеет спрашивать, когда я едва ли обмолвилась словом о его жене?
Нет, он знает, что это не самое страшное.
Гидеон пострадал, это правда, но я была удивлена, когда осмотрела рану — она была не смертельной.