Я снова пытаюсь сглотнуть, но в горле слишком сухо, мой кадык только дергается.
— Это была наша последняя ссора. Я сказал ей, что нам следует подождать с ремонтом, и она так расстроилась, кричала наверху лестницы, хватаясь за живот…Я испугался, что она может упасть. Испугался, что она может так расстроиться, что это каким-то образом навредит ребенку… После этого я позволил ей делать все, что она хотела. Мы перестали ссориться, но связь между нами только ухудшилась. Она пыталась скрыть от меня некоторые из своих самых странных поступков, а я пытался скрыть это от всех остальных. Я думал, что все будет хорошо, как только родится ребенок...
Я давлюсь собственным горьким смехом.
— Какую ложь я говорил себе. Когда родился Джеймс, все стало в тысячу раз хуже. Мать и сестра Лайлы навестили ее — она говорила со скоростью миля в минуту, полная энергии, как будто только что не родила. Она никому больше не позволяла держать ребенка на руках и продолжала расхаживать по комнате с Джеймсом. Ее мама отвела меня в сторону, попыталась поговорить со мной на кухне — я сказал, что с Лайлой все в порядке, просто она взволнована. После того, как они ушли, она потребовала сказать, о чем мы говорили. Я пытался объяснить, не втягивая никого в неприятности, но она была в ярости и после этого никого не пускала к себе. Она сказала, что они пытались забрать у нее Джеймса...
— Она была расстроена тем, что он мальчик? — спрашивает Реми.
— Я не уверен... Она была тихой после УЗИ, и она так и не перекрасила детскую, она оставила ее розовой... но она казалась счастливой, и она начала покупать одежду для мальчика...
Мои внутренности как кирпичи. Время — холодный черный колодец в моем сознании и неважно, в каком направлении я пытался плыть, я только продолжал тонуть…
— Она была зациклена на Джеймсе, она почти не выпускала его из виду… Она кормила его, пеленала, купала и меняла ему одежду, иногда по нескольку раз в день, разные наряды на завтрак, обед и ужин… Но иногда она стояла над его кроваткой и смотрела на него, пока он спал, и ее лицо становилось пустым… Я бы спросил, о чем она думала? И однажды она сказала... она сказала, что иногда, когда я стою наверху лестницы, я боюсь, что он соскользнет с перил... как будто мои руки просто разжимаются... и я знал, я, черт возьми, знал, Реми, что что-то не так.
Круглые голубые глаза Реми смотрят на меня снизу вверх, полные печали и сочувствия.
Сочувствия, которого я не заслуживаю.
Я кладу руки ей на плечи, как будто собираюсь оттолкнуть ее, но, похоже, у меня не получается. Я такой чертовски слабый.
— Мой сын прожил тридцать два дня, и каждый из этих дней я боялся за него. Я перестал ходить на работу, я перестал куда-либо ходить…Я просыпался снова и снова в течение дня и ночи, каждый раз, когда Лайла вставала, чтобы покормить его, я тоже выползал из постели и ждал за углом, прислушиваясь, иногда заглядывая внутрь... а она всегда просто сидела там, укачивала его, нянчилась с ним, заботилась о нем, как самая лучшая из возможных мам. Но я знал, я, черт возьми, знал, что он не в безопасности...
Руки Реми крепче обхватывают меня за талию. Она слегка дрожит, но не отпускает.
Я закрываю глаза и заставляю себя закончить.
— Однажды днем она кормила его грудью, читая книгу. Я читал на другом диване. Следующее, что я услышал, был крик, и моя голова дернулась вверх…
— Лайла выбежала из ванной голая, с нее капала вода на пол, она говорила, что он утонул, он утонул в ванне...
Реми обнимает меня так крепко, как будто ее руки — единственное, что удерживает меня от водоворота в моей груди, который хочет разорвать меня на части — вины, сожаления и горького, черного гнева на самого себя…
— Он утонул, — повторяю я. Я заставляю себя произнести это вслух. — Мой сын утонул, и это была моя вина, потому что я заснул. И еще больше моя вина, потому что я не поднял его и не вынес из того дома в момент, когда увидел, что Лайла смотрит на него с пустотой в глазах.
— Ты думаешь, она причинила ему боль? — шепчет Реми.
— Я не знаю! — я вою, хватаясь за собственное лицо, мои ногти впиваются в щеки. — Я не знаю, и, черт возьми, никогда не узнаю. Она сказала, что тоже заснула; она сказала, что это был несчастный случай. Но когда она посмотрела на меня, все, что я увидел в ее глазах, было чувство вины. Я не мог знать, что произошло на самом деле... потому что я больше не доверял ей.