Обед был чрезвычайно хорош. Едва трактирщик, расставив на столе приготовленные великолепные кушанья и пожелав гостям приятного аппетита, удалился на кухню, дабы, по его же словам, проведать, как для панов королевских следователей готовится вкуснейший кисель, Платон Пражский сделал предположение, что бургомистр уже успел побывать у Паливеца и сообщить ему о снятии всяческих нежелательных для Городка предположений относительно исчезновении алхимика.
— От такого известия наш гостеприимный трактирщик так расщедрился нынче, — констатировал мастер, перед которым на обеденном столе, застеленном белоснежной скатертью, дымился даже и не гусь, а целый запеченный в печи индюк, вокруг которого были разложены всевозможные дары природы и изделия из кухни, как то: вареные перепелиные яйца с медом, кнедлики, посыпанные сахарною пудрой, яблоки, цукаты, изюм и еще много-много чего вкусного, что прямо так и таяло во рту. — Вот так, сын мой, теперь тебе доподлинно видно, что именно выпаривание и следует проводить вместе с нашим трактирщиком. Уж больно он все умеет и припарить, и выпарить, и на пару приготовить. Пан Паливец, да вы просто созданы для алхимии! — воскликнул мастер, едва владелец постоялого двора вновь появился перед их столом, собственноручно неся две огромные кружки пива.
Пан Паливец даже покраснел от удовольствия, совсем как наш юный Йошка, и безо всякого смущения заявил, что он никогда не был противником науки.
— Да я и сам иной раз, дорогие мои паны, с женою поколдовываю, — сообщил трактирщик с такой умильной улыбкой на лице, что невозможно было сказать, то ли он и правда только что признался в том, за что в иных европейских странах, но не в Чехии, людей сжигали на кострах, то ли так неловко пошутил, стараясь по привычке всех трактирщиков угодить постояльцу.
— Это же замечательно, пан Паливец! — воскликнул Платон, отвлекаясь от индюка. — А как вы смотрите на то, пан Паливец, чтобы нам всем вместе немного поколдовать нынче?
Удивительное дело, но трактирщик тотчас же согласился на предложение королевского следователя, как будто только и ждал этого предложения. Мастер потом предположил, выкуривая после обеда дежурную трубку табаку, что бургомистр пересказал все то, что сообщил ему Платон у фонтана, своему товарищу Паливецу и упомянул о том, что следователи обнаружили тайный дневник алхимика.
— Думаю, они хотят помочь нам, хоть и не бескорыстно, закончить начатое паном Новотным Делание, — сказал мастер.
Йошка был с ним совершенно согласен. Он также предположил, что бургомистр и трактирщик надеются, что с помощью Великого Делания, отыскав гримуар, они откроют секрет изготовления из любых металлов золота.
— Логично, — заметил с довольным видом Платон, который всегда радовался успехам ученика и старательно поощрял его к умозаключениям.
Пан Паливец вернулся к гостям и пригласил их пройти в комнату, что размещалась подле кухни.
— Там нам будет намного удобнее и без лишних глаз, — заявил он.
Мастер с учеником проследовали за трактирщиком в небольшую комнату, в которой было душновато вследствие жарко растопленного очага. Ставни были плотно закрыты, а потому присутствующие чувствовали себя словно бы в знаменитых пражских банях, где в парной мясо отлипало от костей — такой там иной раз банщик делал жар.
— Вот! — гордо окинул взором комнату Паливец, стоя посреди. — Это моя алхимическая лаборатория. Я, подобно Никола Фламелю, вместе с моей женушкой тут коротаю иной раз вечера.
В комнату вошла широченная супруга трактирщика, вытирая руки о фартук, которая своим немалым объемом прижала Платона и Йошку к самому очагу.
— Похвально, что вы не только интересуетесь практикой Королевского искусства, но даже и знаете ее теоретические изыскания и даже историю, — заметил мастер. — Думаю, ставни можно будет открыть. И вообще, мы, как вы уже догадались, достопочтенный пан Паливец, не собираемся делать здесь ничего противозаконного, что бы могло подпортить вашу репутацию, а также подвергло опасности бессмертную душу вашу и вашей уважаемой супруги.
Паливец, который в недоумении раскрывал ставни, обернулся и удивленно уставился на королевского следователя.
— Так мы вроде бы будем Деланием заниматься, — с сомнением сказал он. — Или как?
Мастер уселся на низенькую скамеечку, расправил мантию и добродушным тоном сказал, что Делание Деланию рознь.
— Иной босяк сходит на перекресток дорог, бросит через плечо соль, прочтет задом наперед «Отче наш» и уже думает, что продал душу сатане, а за это ему теперь все двери будут открыты, — глубокомысленно заметил он.