Замок покоился на бетонных блоках, установленных на месте каких-то совсем уж древних развалин. Эти блоки сначала шли правильными плотными рядами вдоль всех четырех стен — явный признак того, что к строительству относились серьезно, по крайней мере на первой стадии, ибо чем выше, тем более неровно их укладывали, так что примерно на уровне второго этажа они и вовсе исчезали, словно остановленные невидимой силой в своем вертикальном порыве. Конструкцию укрепили, заполнив кирпичами проемы между блоками, поверх которых были возведены стены из небрежно ошкуренных древесных стволов и крыша из листов рубероида. Сооружение изобиловало трещинами, щелями и другими видами просветов, которые были замаскированы досками и алюминиевыми заплатами, что придавало ему сходство с заброшенной лачугой в бидонвиле.
В центре вестибюля первого этажа — темного, лишенного окон помещения на уровне земли — виднелось начало лестницы, также незаконченной, обрывавшейся на двенадцатой ступеньке. Потолок был украшен лепными узорами, с которых давным-давно осыпалась штукатурка, оставив после себя лишь непонятные пожелтевшие загогулины. Внизу, под ними, прямо сквозь утоптанный глиняный пол пробивались чахлые растеньица, в том числе молоденькая пальма со стволом, выпачканным в машинном масле.
Для того чтобы попасть на второй этаж, приходилось взбираться по угрожающе скрипучему экзотическому трапу из деревянных кругляшей, скрепленных веревками. Наверху имелось только одно помещение, заваленное мебелью, чемоданами и другими вещами, в той или иной степени заплесневевшими; среди них высилась груда сломанных вентиляторов. Узкие окна, большей частью с разбитыми стеклами, были прикрыты листами толстого прозрачного пластика; сквозь широкий проем, затянутый слюдяной оболочкой, можно было разглядеть, в нескольких сотнях метров от дома, море, неясное и искаженное, как изображение на экране домашнего кинопроектора.
В числе мебели имелось множество столов, на которых валялись всякие незатейливые предметы: бумаги, одежда, щетки, бутылки, лампы. Самый большой стол был почти целиком занят незаконченным паззлом, представляющим собой «Посещение галереи» Ван Хехта. Байрон Кейн как раз пытался заполнить одну из розеток потолка галереи, когда лестница-трап скрипнула под ногами Джозефа.
Джозеф был высокого роста и могучего сложения. Густые седоватые усы, широкий крестьянский торс и коротко остриженные, зачесанные назад волосы придавали ему сходство со Сталиным, тем более что и звался-то он Джозефом; впрочем, вряд ли это было его настоящее имя.
— Карье звонил сегодня утром.
Байрон Кейн не ответил. Он водил над поверхностью паззла оранжево-серой картонкой, подыскивая ей нужное место.
— Они кого-то наняли, — продолжал Джозеф.
— И кого же это они наняли? — спросил Кейн, не поднимая глаз. — Обычного топтуна или аса от Пинкертона?
Он говорил мягко и как-то методично, притом с легким напряжением в голосе, глубоко скрытым и еле уловимым, хотя, обнаружив однажды эту особенность, ее уже трудно было не замечать. И еще этот голос отличался любопытными интонациями, как будто его владелец, избавившись поначалу от всех следов американского акцента, попытался впоследствии восстановить некоторые его признаки, не преуспел в этом и создал для себя новый акцент из того, что попалось под руку и что не имело ничего общего ни с прежним, ни с любым другим, — акцент литературный. Если отвлечься от этих фонетических особенностей, сам он выглядел терпеливым, рассеянным, слегка разочарованным и, казалось, полагался именно на рассеянность и терпение, чтобы обмануть разочарованность. Он неизменно носил одежду из синего холста — куртку, сшитую в Шанхае, и брюки, сотканные в Макао. Заметив, что Джозеф не торопится отвечать, он повернулся к нему.
— Это слепой, — сказал тот.
Кейн на минуту перестал водить своей картонкой над паззлом.
— Слепой, — повторил он почти с уважением. — Надо же! Слепой убийца. «Любовь, слепой убийца» — вроде была песенка с таким названием?
— Без понятия, — ответил Джозеф. — Не помню.
— Но объясните вы мне, — спросил беззаботно Кейн, — разумно ли нанимать слепого для розыска человека?
— Этот слепой — Рассел, — сообщил Джозеф.
— Не знаю такого. Один из ваших друзей?
— Ничего-то вы не знаете, — обронил Джозеф.
— Это святая правда: «я знаю все, я ничего не знаю...»
На верхушке лестницы показался третий человек, он подошел к ним, с трудом проложив себе путь среди мусора.
— Время! — объявил он.
Это был довольно высокий тощий субъект с усталым взглядом, в районе пятидесяти лет, как и первые двое. Он носил желтовато-зеленый костюм, желтовато-зеленую рубашку и желтые туфли. Звали его Тристано. Пройдя мимо них, он отшвырнул несколько вентиляторов и добрался до непонятного громоздкого сооружения, прикрытого тяжелым брезентом; сорвав одним взмахом этот чехол, он обнажил огромный передатчик, совсем новенький и сверкающий хромированными деталями; аппарат явно чувствовал себя неуютно среди окружающей помойки.