Едва он высунулся из растительного укрытия, как ощутил жгучий ожог на плече. Селмер впервые в жизни получил пулю и не сразу понял, в чем дело: у него мелькнула абсурдная мысль об укусе насекомого, о внезапном солнечном ударе, о приступе невралгии. Второй ожог, чуть выше бедра, разъяснил ему истинное положение вещей.
Ему казалось, что он бежит пуще прежнего, движимый какой-то неведомой автоматической силой, как будто пули заряжали его новой энергией, а каждый выстрел подталкивал вперед, все дальше и дальше. Его ранили еще несколько раз, и он дивился тому, что до сих пор не упал. Его тело пронзали все виды пуль, а мозг — все виды мрачных мыслей: похоже, убийцы стреляли в основном в конечности, играя с ним, как кошка с мышкой. Теперь, когда они были уверены в исходе своего преследования, они пользовались беззащитностью жертвы, представлявшей удобную движущуюся цель на этом идеальном полигоне, старались растянуть удовольствие и не испортить до времени мишень, а потому целились так, чтобы не попасть в жизненно важные органы, зная, что, когда она станет совсем уж негодной, можно будет прикончить ее выстрелом в сердце, или в лоб, или в то и другое разом. Селмеру даже представилось, что наемники соревнуются в меткости, стремясь нанести ему как можно более легкую рану — в мякоть ноги, в мочку уха, в мизинец, в волосы, а то и в тень.
В него попадали не все пули, но те, что достигли цели, порядком изрешетили его. Хрипя, обливаясь потом, он все еще прикидывал, хватит ли ему сил дышать и бежать дальше, потом гневно отбросил эту мысль о спасении, эту идиотскую мысль, любая такая мысль была идиотской: если он добежит до моря, ему придется броситься в воду, но плыть он не сможет, ему будет больно плыть, сейчас ему не очень больно, потому что некогда думать о боли, но он заранее ощутил, как морская соль разъест раны, вспомнил кровь и слезы на лице Веры, а сам все бежал и бежал, нет, это не он, это бежит вместо него кто-то другой, скорченный от сидящих в нем пуль, преследуемый озверевшей ордой, и вдруг он ясно увидел перед собой, всего в десяти метрах от себя, воду. Пока он одолевал эти последние десять метров, его настигла последняя пуля. Он даже не смог точно определить, куда его ранило, но она так же, как и все другие, не остановила его бег.
Каменистый берег подходил к воде не отлогим склоном, а чем-то вроде небольшого выступа, образуя низенький барьер, за которым тянулась узкая полоса песка. Селмер, в своем автоматическом порыве, добежал до него, шагнул в пустоту, рухнул вниз и застыл в странной позе. Уткнувшись лицом в песок, он лежал в безысходной неподвижности, ощущая стук своего сердца, биение крови в своих тридцати артериях, циркуляцию воздуха в бронхах. Он попытался напрячь мускулы: большинство из них как будто послушалось его, и он подумал, что умрет в хорошем состоянии. А еще он слышал звуки вокруг своего тела: сплетенные меж собой голоса волн, ветра и ветра на волнах — все они сливались в тоскливое, протяжное, дрожащее, холодное, нервное тремоло, и на этом насыщенном фрикативном фоне он расслышал шаги подбегавших наемников.
Их было двенадцать. Они бежали сомкнутым строем, легко и свободно, не прячась, зажав оружие, кто в руке, кто под мышкой. Остановились на каменном барьере, но стрелять сразу не стали. Они перебрасывались английскими и канакскими фразами, которые Селмер, лежавший у их ног, машинально, по профессиональной привычке, переводил для себя в последних проблесках сознания, сам того не желая, да и не понимая смысла. Потом он каким-то шестым чувством угадал, что в него целятся.
Но тут сорок свинцовых предметов сферической формы и диаметром двадцать сантиметров, перемещавшихся в пространстве со скоростью двадцать пять метров в секунду, с идеальной точностью стальным градом обрушились на прибрежную полосу, где фронтом стояли наемники. При соотношении сорок к двенадцати на каждого из них пришлось чуть больше трех сферических предметов; в результате, когда утих треск разрывов, в живых не осталось никого. Тео Селмер услышал этот оглушительный грохот, который принял за собственную смерть, и приготовился ощутить себя мертвецом, но не ощутил и страшно удивился. Это страшное удивление, вкупе с нечеловеческим напряжением последних минут, окончательно лишило его сил. Потеряв сознание, он рухнул в темное забытье, подобное коме.