Я положила их на дно чемодана и сразу нащупала бутылку. Ее теплое прикосновение обожгло меня, потому что руки были ледяными, и на миг отступившее беспокойство мелко задрожало внутри: "Я хочу пить с вами на брудершафт".
Прижав к груди виски, как спасательный круг, который в случае чего вытянет на поверхность, я пошла к Полу. Никогда еще моя квартира не казалась такой огромной. Я шла бесконечно долго. Так долго, что успела состариться. И когда наконец добралась до той комнаты, где ждал Пол, мы уже были на равных.
На этот раз он устроился в кресле, немного развалившись. Но в позе его не чувствовалось расслабленности, потому что здоровая нога его ходила ходуном. Он что-то говорил мне, по привычке слегка запрокидывая голову, но я не разбирала слов. Кажется, он рассказывал о разновидностях виски. Я протянула ему бутылку и достала рюмки. Пол вдруг замолчал и, наполнив их, вопросительно посмотрел на меня снизу. Потом решительно сказал:
— Я хочу встать.
Я протянула руку, но Пол упрямо мотнул головой и поднялся сам. Он был ненамного выше меня, но настолько крупнее, что я чувствовала себя Дюймовочкой.
— На брудершафт? — спросил он почти шепотом и слегка вытянул руку.
Я обвила ее своей, и мы молча выпили, глядя друг другу в глаза. Пол первым поставил рюмку и сжал горячими ладонями мое лицо. Первый раз он едва коснулся губами моей щеки, потом вдруг застонал и принялся целовать меня с такой жадностью, будто не делал этого с того самого дня, когда погибла его невеста. Его страсть захлестнула меня с головой. Я захлебнулась и разом утратила все чувства. Лишь в самой сердцевине моего тела пронзительно нарастало желание.
— Нет, Пол, нет! Положено только три раза!
Я даже не поняла, кто выкрикнул эти глупые слова. Мне стало так холодно, что я передернулась — это Пол убрал руки.
— Нет? — сипло повторил он и с трудом перевел дыхание.
Затем тяжело осел в кресло и налил себе виски. Выпив, сказал уже прежним тоном:
— Простите. Я… я.
Он вдруг перешел на английский, повторяя то же местоимение, и это прозвучало, как всхлип: "Ай… ай… ай…" Я не узнала, что же Пол пытался сказать, потому что фраза так и не далась ему.
— Сейчас, — сказал он и, откинувшись, закрыл глаза.
Я посмотрела на его губы, которые еще чувствовала на своем лице. Они побледнели и слегка подергивались. Сдвинув рюмки, я наполнила их и, прихватив свою, села на диван. В комнате стало совсем темно и казалось, что воздух колышется, переполненный нашим желанием.
— Мы перешли на "ты", Пол, — напомнила я, не представляя, что еще можно сказать.
— Да, — он открыл глаза и повернул ко мне голову. — Я помню. Ты сердишься?
— Нет.
— Нет?
— Мне было приятно.
— Да? — изумился Пол. — Но… но… почему — нет?
— Я не умею так… Я должна любить человека.
Он понимающе протянул:
— Ага… Конечно. У тебя есть… друг?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
— Ты очень красивая.
— Да нет, не очень. Мы уже говорили об этом. Я — обыкновенная.
— Ты — не… обыкновенная.
— Потому что я сказала: "Нет"?
— Нет?
— Нет.
— Я не хочу тебя обманывать, Пол. Во мне нет ничего особенного. Просто я моложе на двадцать пять лет. Вот тебе и показалось.
Он обиженно воскликнул:
— О! Я знаю, как у вас говорят. "Седина в бороду, бес в ребро". Но это не так. Это не бес.
— Тогда что это?
— Судьба.
— Ой, Пол! Это уж чересчур!
— Мы так встретились… Разве это не судьба?
Я невольно усмехнулась:
— Ты — романтик, Пол. Англичанин — романтик. Это как-то не вяжется.
Но Пол гордо возразил:
— Романтизм родился в Англии. Байрон. Ты читала?
— Читала. Извини, опять стереотипы. Мы привыкли считать англичан сухими и чопорными.
— Шекспир, — напомнил он. — Столько страсти…
— Ты можешь называть и менее громкие имена. Я знаю английскую литературу.
— Да?! — поразился он, потом, призадумавшись, сказал: — Я тоже знаю русскую. Вы — очень страстные люди.
Это прозвучало с упреком. Я увиделась себе холодной маленькой рыбешкой, которая выскользнула из рук умирающего с голода. Я попыталась заглушить необъяснимый стыд виски, и Пол поддержал меня. Выпив, он вдруг пустился в рассуждения о Достоевском. Для всего мира русская литература начинается с Достоевского. А часто им и заканчивается.
Пол поставил согнутую руку на подлокотник кресла и, говоря, все время касался мизинцем губ, словно пытался унять зуд. Этим безотчетным движением он настолько приковал мое внимание к своим губам, что я ничего уже больше и не видела.