— Твоя мама будет думать, что я — инвалид! — восклицал он, прохаживаясь по комнате и следя за своими движениями в зеркале.
— Не беспокойся, — заверила я, — отец ей уже все рассказал. Но даже если б ты был инвалидом, кого бы это смутило?
Он даже остановился и напряженно наморщил лоб:
— Тебя — нет?
— Ни капли.
— Правда?! — Пол так обрадовался, что сразу стал похож на школьника, которому девочка первой призналась в любви.
Я не ощущала никакой возрастной дистанции. Наверное, потому, что давно перестала чувствовать себя ребенком. Я рано начала читать взрослые книги и никогда не играла с другими детьми. Иногда мне чудилось, что я уже родилась женщиной, и это, конечно, было ненормально, как и многое во мне. Я с трудом осознавала, что Пол старше на четверть века, что он родился и провел половину жизни в другом мире, где еще не было меня. Его заслуга была в том, что он не таскал за собой этот отживший мир. Он весь был сегодняшним. И мы жили с ним здесь и сейчас, а не среди призраков прошлого.
— А если бы мне отрезали ногу? Там, в лесу? — зловещим тоном спросил он.
— Тогда я не дотащила б тебя до дому.
Пол изумился:
— Бросила?
— Конечно.
Несколько мгновений он смотрел на меня, приоткрыв рот, на который я старалась не глядеть, чтобы не наброситься на него, затем широко улыбнулся:
— Ты шутишь!
— Конечно, шучу! Какие ты гадости про меня думаешь! Бросила бы…
— Прости, — вкрадчиво пропел он и шагнул ко мне.
Пол приближался ближе положенного, и у меня прерывалось дыхание. Пол даже не прикасался ко мне. Мы стояли на расстоянии ладони, смотрели в глаза и задыхались. Это было невероятно, я опять чуть не потеряла сознание. Но Пол сделал шаг назад и, закусив губу, спросил:
— Мы уже должны идти?
— Ты с ума сошел… Куда идти? Я не могу никуда идти…
— Нет?
— Нет.
Мы что-то еще бормотали прямо в губы, словно поили друг друга простыми, ничего не значащими фразами. Неожиданно его шепот обрел английское звучание, и какие-то слова повторялись. Он твердил их снова и снова, и в тот момент мне казалось, что я понимаю, а потом, конечно, ничего не смогла вспомнить. Весь тщательно подобранный наряд Пола оказался скомканным на ковре, но, даже придя в себя, он не обратил на это внимания. Главная его нетипичность как британца заключалась в том, что Пол не замечал мелочей. А если и замечал, то не позволял им вмешиваться в ход своей жизни.
— Вот теперь можно идти, — пробормотала я, пружиня ладонью волосы на его груди.
От того, как Пол опустил голову, следя за моей рукой, у него обозначился второй подбородок. Я легонько ухватила его пальцами.
Он обиделся:
— Я — толстый?
— Ну… Не худой, скажем так.
— Ты любишь худых?
— Я люблю тебя. И мне все равно — толстый ты или худой, седой или кудрявый, с ногами или без… Запомни это, пожалуйста.
Пол удрученно вздохнул:
— Это не может быть правдой.
— Наверное. Но так оно и есть.
— Так оно и есть, — недоверчиво повторил он. — Это значит — правда?
Усмехнувшись, я потянула губами его волоски у ключицы:
— Пол, почему ты так любишь слово "правда"? Тебе нравится, как оно звучит? Или ты такой борец за истину?
— Я не борец, — печально сказал он. — Когда-то был… теперь нет.
— Не разочаровывай меня, пожалуйста! Я ведь влюбилась в тебя, когда ты один боролся с целой армией, вооруженной пилами.
Пол слегка покраснел:
— О, это… Это было глупо. Наверное, они имели право. Я был тогда зол. Мне все казалось неправильным. Я думал, Россия другая.
Я продолжила:
— Веселая, раздольная, с бубенцами и девушками в сарафанах!
Он с упреком остановил меня:
— Я не так… наивен. Я знал, что это в прошлом. Но я думал… хоть что-то осталось.
— Что-то осталось, — подтвердила я не очень уверенно.
— В тот день… Утром… Я видел, как убивали собак… Как это?
— Бродячих, — еле вымолвила я.
— Да. Прямо во дворе, рядом с отелем. Дети смотрели. Собаки так кричали… О!
Ткнувшись в мое плечо, Пол больно потерся лбом, потом оторвался и продолжил:
— Я ничего не сделал. Я смотрел из окна. Я просто…
— Оцепенел…
— Да. Я думал, русские — добрые люди. И вдруг такое. Я захотел уехать. А потом встретил тех людей и пошел с ними в лес. Вот так было.
Мне даже сказать на это было нечего. Я не могла убедить его, что в России любят животных, потому что и сама не верила в это. Когда я выводила какую-нибудь из собак, на меня выливалось столько людской ненависти, что в первые дни я возвращалась в слезах. А потом привыкла.