Однако семьи по всей стране не только сплачивались, но и распадались. Джеймс Рифер из Канзас-Сити писал, что когда ему было четыре года, а брату шесть, их тридцатилетний отец и двадцатисемилетняя мать заразились гриппом и умерли с интервалом в несколько дней от удушья, поскольку грипп разрушил альвеолы их легких. «Наши взрослые родственники сказали нам с братом, что родители просто утонули», – делился воспоминаниями мистер Рифер.
Минни Макмуллан было всего два года от роду, и в 1918 году ее семья жила в Стриторе, штат Иллинойс. Тем летом от гриппа скончались ее мама, одиннадцатилетний брат и новорожденная сестренка. Сама Минни в какой-то момент была так плоха, что все приняли ее за умершую.
«Они выкатили меня в коляске во внутренний дворик и накрыли с головой простынкой, – рассказывает она. – И лишь через какое-то время обнаружили, что я жива».
Потеряв жену, отец Минни не сумел справиться с воспитанием оставшихся на его попечении четырех детей: Минни, ее старшей сестры и двух старших братьев. И малыши, которым было два, четыре, семь и десять, стали затем скитаться по семьям родственников, часто переезжая из одной в другую.
Многие годы спустя Минни Макмуллан приехала в Стритор, посетила местное кладбище и поговорила со смотрителем. Тот еще помнил те жуткие времена, когда мертвецов просто укладывали на обочине дороги. «Их было так много, что просто не хватало здоровых людей, чтобы выкопать для всех могилы», – говорит она.
Впрочем, сама Минни – последняя из членов своей семьи, заставшая эпидемию 1918 года, ничего не помнит. Все ее рассказы с чужих слов, а родня не очень-то любила распространяться на эту тему. «И знаете, я могу только радоваться, что у меня не осталось никаких воспоминаний о болезни и смерти близких», – признается она.
Но во время бедствия нашлись неравнодушные люди, в основном женщины, которые добровольно вызвались помогать больным. В Эль-Пасо, штат Техас, где смертность среди мексиканской бедноты росла угрожающими темпами, под больницу выделили 28-комнатное здание школы Аой. Вот как описывала это местная газета в номере за 19 октября: «Вчера вечером в импровизированных палатах бывшей школы лежали, задыхаясь, более пятидесяти человек. Это мужчины, женщины, дети, и почти все – мексиканцы. Их свезли сюда из городских трущоб, где такие семьи преимущественно обитают, причем у значительного числа этих пациентов тяжелая форма пневмонии, но прежде они не получали никакой помощи от медиков. Теперь же из нищенских хибар они попали в относительно комфортабельные помещения и находятся под наблюдением врачей, чья квалификация ничем не уступает опыту персонала любой другой городской больницы».
Помогать страдальцам, размещенным в школе Аой, взялись добровольцы со всех концов города, жертвуя продукты питания и одежду, подвозя новых пациентов на личных автомобилях. Причем женщины охотно исполняли обязанности поварих, администраторов, шоферов и помощниц медсестер. Одна из них писала: «Как же я рада, что могу им помочь! Конечно, я не училась на медсестру и вообще не прошла никакой подготовки. Но я вижу, что одного моего горячего желания достаточно, чтобы хоть немного облегчить их мучения».
Вероятно, только истинно талантливому прозаику под силу описать, как человек умирал от гриппа 1918 года, как выглядел он в последние часы жизни, когда все ужасающие симптомы проявлялись наиболее наглядно. Одним из тех, кто предпринял такую попытку, стал писатель Томас Вулф. В 1918 году он был студентом Университета Северной Каролины, когда из дома пришла телеграмма с просьбой срочно приехать. Его брат Бенджамин Харрисон Вулф слег с гриппом. И едва ли Томасу понадобилось что-то выдумывать, когда он описал происходившее в 35-й главе своего романа «Взгляни на свой дом, ангел».
Вулф приехал домой, чтобы повидаться с больным братом. Бенджамин лежал в спальне наверху, в то время как вся семья ждала того, что, как они опасались, было уже неизбежно. Томас поднялся в комнату, где «в сером приглушенном свете» лежал Бен. И в «миг жуткого узнавания» он сразу понял, что его любимый двадцатишестилетний брат умирает [4] .
«Длинное худое тело Бена было на три четверти укрыто; костлявый абрис под одеялом был судорожно изогнут, словно в пытке. Тело, казалось, не принадлежало Бену, оно было изуродовано и отчуждено, как тело обезглавленного преступника. Желтоватое лицо стало серым, и на этом гранитном отливе смерти, прочерченном двумя алыми флагами лихорадки, черным дроком щетинилась трехдневная борода. Эта борода почему-то производила жуткое впечатление, она приводила на память гнусную живучесть волос, растущих даже на разлагающемся трупе. Узкие губы Бена были раздвинуты в застывшей мучительной гримасе удушья, открывая белые мертвые зубы, – он дюйм за дюймом втягивал в легкие ниточку воздуха.