– Да нет, – объясняла Муршида, – просто любит на полке поваляться. Пусть хоть до утра моется. Не одно ль, дома или там лежать.
– А вдруг война начнётся? – родилась мысль в голове старой женщины.
Муршида, смеясь причудливости ситуации, в которую пыталась вставить мать своего зятя, успокаивала её:
– Да если война, думаешь, твою баню в первую очередь начнут бомбить?
Дома Музафар услышал-таки от Муршиды об опасениях тёщи. «Чего только не взбредёт в голову! Совсем выжила из ума старая. То ей машину столкнуть под яр, то война нагрянет», – размышлял он.
Однако опасения тёщины не прошли бесследно.
Это был очередной банный день. Ещё когда наш герой наблюдал, как рвань дыма словно нехотя редела, а потом вовсе таяла над прилегающим к тёщиному соседним огородом, в многодумную голову как-то незаметно вкрался сюжет, как всегда несбыточный, но гревший душу теплотой своего содержания. Он представил, что его избрали депутатом Государственной Думы.
Воображать такое походя, чем-то занимаясь – несерьезно. Это ж не дело: то кто-нибудь отвлекает по пустяку, то надо сосредоточиться, выгребая золу из печи или поджигая дрова под котлом, а то ещё что. Ткань мысленной картины получается неровной, вся в узелках, рваных строчках. Здесь нужны условия полного покоя – лёжа в одиночестве на кровати или вот в бане на полке. А на ходу между делом можно думать о какой-нибудь мелочишке. Например: каково бы, если найти кошелёк с деньгами; а что б, если вольнодумица-хохлатка, пригнездившаяся под колесом, увлекла б примером своих товарок.
Так что лишь распластал своё бренное тело на горячем полке, взвил Музафар под своды зала заседаний Государственной Думы. Правда, сегодня случилось редкое отступление от уложившегося регламента: в Думу он был избран, ещё когда сидел перед баней с сигареткой промеж пальцев. Тогда за бывшего председателя кооператива агитаторы собрали столько подписей, столько голосов он получил на самих выборах, что их хватило б, может, чтобы обойти по рейтингу хоть Жириновского, хоть Явлинского и, может, даже Зюганова.
А теперь на горячем полке с душистым берёзовым веником в подголовье, то бишь уже в рядах кресел того высокого собрания, он встал в оппозицию упомянутым политикам и чесал тех в хвост и в гриву, разоблачая их пустяковые помыслы.
В оппозиции он находился довольно долго, так что, спохватившись, чувствуя, что жар под чёрным от копоти потолком бани иссяк, встал из депутатского кресла, взял ковшик, плеснул на каменку и лишь тогда вернулся на место.
Но не всё ж быть в оппозиции. Надо подумать о материальном обеспечении оппозиционного противостояния, как-то: о московской квартире с видом на Василия Блаженного или, худо-бедно, на Казанский вокзал; об иномарке с мигалкой, по курсу которой в подобострастном поклоне остаются гаишники; о заграничных поездках за шмотками или на побережье морей и океанов, застроенных многозвёздочными отелями; о саунах с бассейнами и длинноногими красавицами и прочем удовольствии.
И тут случилась та роковая оплошность. Надо же было вернуться в тех неиссякаемых фантазиях на малую родину, на которой его ждала не только бушующая толпа избирателей, с цветами, транспарантами и его, Музафара, портретами, но и тёща с обидчицей-женой. И такая тоска нашла на нашего депутата, что скоро уже потянуло его от этой серости на сон, в который он и впал охотно. Впрочем, такое с ним случилось не впервой, и даже, если уж признаться, случалось всегда. Засыпал он на полке непременно, отчего и длились так долго банные процедуры, чего никак не могла понять Насима-аби.
И всё б ладно. Отоспался б мирно и в этот раз, обмылся б и явился перед сожительницей своей тёпленький, податливый, управляемый, не приснись ему то, о чём как-то обеспокоилась тёща. А именно она явилась ему во сне и сообщила: «Вставай, Музафар. Война!»
Он встал. Точнее, вскочил, ошарашенный известием. Быстро ополоснулся и уже торопливо пробежал по двору, где в это время отправляла моцион по свежему воздуху перед сном Насима-аби.
– С кем война? – бросил на ходу.
Тёща остановилась как вкопанная.
– С кем война? – повторил, уже удаляясь.
– Война! – схватилась за голову старая.
– С кем, с кем? – повторил зять, уже не надеясь дождаться ответа.
– Ах, господи! – готова была заголосить Насима-аби. – Ах, господи! Война!
Муршида встретила мужа, явившегося раньше обычного, встревожено.
– Ты чего? На каменку упал?
– Да, на каменку, – строго бросил он и, в размышлении остановившись посредь комнаты, продолжил. – Так. Пару белья, ложку, кружку. Хлеба, яиц положи на первый случай.