Тут на улице послышалось фырчанье подъехавшей машины. «Ага, зашевелились», – успело мелькнуть в голове. Входная дверь со скрипом отворилась.
– Кто вызывал? – остановился у порога сержант милиции.
Вслед за ним вошли ещё двое в форме. У одного в руках резиновая палка.
– Я вызывал, – пошёл навстречу вошедшим военкоматовец.
– Где твой доброволец?
– Вот он. Пишет заявление. На фронт просится.
Сержант подошёл.
– Написал? А теперь вставай, пошли. Добровольцы это по нашей части.
Он взял опешившего Музафара под локоть. Но тот стал препираться.
– В чём дело, командир?
– Пошли, – тянул его сержант. – Что-то от тебя берёзовым веником попахивает. В бане что ли пил?
– Да подождите, – вырвал локоть наш доброволец, но увидев, что тот из наряда, что остался у входа, похлопывает по ладошке резиновой палкой, смиренно спросил:
– Куда вы меня?
– Туда, где добровольцы.
– Какие добровольцы?
– Такие, как ты.
В дежурке, куда они приехали, их встретил улыбающийся капитан в фуражке набекрень, в ослабленном на шее галстуке.
– Что он там натворил?
– Да вот на фронт просится, – улыбался сержант.
– На фронт? В Чечню что ли? Так там кончилась война.
Зазвонил телефон на пульте. Дежурный взял трубку, представившись, как следовало по форме, молча стал слушать говорившего о чём-то на другом конце провода, а потом спросил:
– Где это?
Он поднял глаза на сержанта, положил трубку.
– Не понятно, что за кутерьма. Здесь – доброволец, на Красноармейской возле училища какое-то сборище. Насчёт войны, говорят, крики. Давай дуйте туда. Разберитесь.
А сержант повернулся к Музафару.
– Ты где живешь?
– Из местных я.
– Понятно, из местных. По какой улице проживаешь?
– По Красноармейской.
– Ты чувствуешь? – обратился сержант к дежурному. – Этот друг-то как раз оттуда.
Он вновь повернулся к Музафару.
– Не в курсе, что за война у вас там? А ну-ка поехали.
Доставят Музафара без почестей, но на машине, на милицейской, туда, где ждут его возбуждённые Муршида и Насима-аби. Где в огороде стоит уставшее от безработицы, выцветшее авто. Как встретят его тут – пока не известно. Хотя то, что без транспарантов, – это уж точно. Муршида-то, видно, обругает. Баламутом назовёт. А может, даже тряпкой по морде отхлещет. Но, впрочем, может, сжалится.
А поделом бы. Фантазируй, если нравится, но, как говорится, знай край да не падай. Без тебя мало их там. Ещё и Музафара только не хватало в той Думе, для полноты счастья народного.
НОВЫЙ РУССКИЙ ГРИШКА
C кем-с кем, а с Гришкой не пропадешь. Ценнейший человек. В этом Сирай убедился. Потому что довелось ему с Гришкой, если даже не пуд, то полпуда соли, в эквивалентном исчислении, одолеть. Всякое бывало. Теперешнее мнение складывалось годами, и не всегда оно было так категорично. Потому что путь к истине тернист. Путь к истине – он ведь, как заседание Государственной Думы, – сплошное препирательство. С Гришкой, правда, иногда с полуслова, одними взглядами можно постановить, что, например, тяжесть в голове, встрявшую туда, как полено, после вчерашнего подведения итогов рыбалки, нужно выбивать как клин клином. Впрочем, о герое.
Гришка проживает, точнее, проживал, в шабрах у тещи Сирая, которая, уж царствие ей небесное, водила в свою бытность хлеб-соль с таким специалистом не зря. Но, как говорится, хвали сено в стогу. О теще Сирай помалкивает, потому что с дочерью ее теперь пользуется усадебкой, оставшейся в целости, не подвергшейся разделу лишенными нередкой в этом мире алчности наследниками. В государственной квартире что за жизнь? Никакая лоджия, хоть и на ней у Сирая из конца в конец футбольный мяч можно пинать, не сравнится с подворьем, на котором Сирай душой отдыхает. Сад-огород, банька, погреб – все свободное время здесь проводит. И Гришка, понадобься какая – практическая, методическая или даже чисто психологическая – поддержка, – тут как тут, рядом.
Еще в старые добрые времена, поименованные, будь они неладны, ретивцами, заварившими очередные, так называемые, реформы, застойными, Сирай узревал в Гришкиной сути добродетель. Правильно. Он, глядишь, то подскажет, как запор-щеколду в калитке отладить, чтоб теща не гноила своего зятька, мол, руки у тебя не теми концами вставлены; то научит, как яблоньку нужного сорта беззатратно взрастить, привив к рябиновому побегу почку с понравившегося деревца его, Гришкиного, сада; то картошку поможет посадить или выкопать (а потом они с Гришкой, под вишней столик накрыв, как грянут песняка, теща, бывало, аж дар речи утратит; правда, на утро свой долг исполнит). Словом, пользу никак нельзя отрицать. Да и при выплеснувшихся вдруг, как лава из кратера пробудившегося вулкана, реформах (как раз тогда Сирай свез свою, словно перепугавшуюся грядущего, оппонентшу на вечное поселение) не иссякло творческое содружество, если еще не сказать, что оно, наоборот, окрепло. Гришка-то, вот ведь специалист, притчу все одну и ту же повторял: мол, во дворе дикий рынок настал; теперь, как говорится, твори, выдумывай, пробуй. Вот и творили они. Вытворяли. Потому что сами командиры отечества, денно и нощно все думая о благе своей верноподданнической паствы, вытворяли. Подавали пример творчества.