Все было сделано пунктуально, и даже больше. Сирай как-то позабыл о том, что в углу за шифоньером поджидает его посуда, а когда, как раз через порекомендованный срок, наткнулся на нее, то обнаружил здесь такое, на что, по правде, не рассчитывал поначалу. Янтарная толща заиграла солнечными бликами в бутыли, выставленной на подоконник для розлива.
– Вот видишь. У тебя обнаруживается талант, невостребованный в социалистические времена, – тихо улыбаясь, говорил Гришка, причмокивая через краешек стакана, сидя за столиком в опустевшем к этому времени саду. – И сколько, говоришь, такого богатства извлек?
– Ведро, – доложил Сирай, не таясь.
– Как ведро? – удивился, посерьезнев в лице, наставник. – Да у тебя здесь яблок не меньше чем на бочку вина было.
– Мы полпогреба варенья заготовили. Зиму без сахара обойдемся. Банок восемьдесят, – положил руку на сердце Сирай.
– Зря, – словно точку поставил в отчете товарища Гришка. – От варенья какая польза? Одна изжога. Зря только перевел дары природы.
Но, так уж случилось, не все еще было потеряно.
В конце сентября, когда уже отойдут гладиолусы и настурции, начнут увядать пышные бутоны георгин, и лишь веселые лужайки астры радуются продолжительному бабьему лету, причудливо обновленная одежда пригородных садов манит не только словно раскаленными до красна ветвями рябины. И это подтвердил телефонный звонок Сираева свояка, который не смог одолеть обилие на своем пригородном участке и, зная практичность Сирая, предложил ему использовать то, что оставалось еще в саду в изрядном множестве. Сразу было видно, что в рынок свояк не вписался.
– Яблок шибко много. Все, что на ветвях, – твое, – говорил он в трубку с интонацией в голосе больше просящей о помощи. – Только калину у забора не трогай. Пусть до холодов еще засахарится. Утречком забеги за ключом от калитки.
Зачем Сираю ключ. Он пока еще в состоянии одолевать такие условности как забор.
Только препятствие перед ним оказалось не таким уж незначительным. Свояк-то его человек основательный. Да и некоторые наши традиции, впрочем, окрепшие в новейшие времена, принудили садоводов доводить то, что было только что названо условностью, до степени неприступности.
С самого расцвета лета, лишь приспеет ягодная пора, а вслед озаботит труженика долгожданная огородина, начинают свой промысел, и так до поздней осени, те неугомонные работнички, для которых чужая ограда доступней ласковой соседки. Понятно, тут подразумеваются не ребячьи ватаги, которым сама природа вменила обязанности санитаров окрестных культурных пастбищ. Без их набегов скучновато было бы недреманному оку обывателя, возрадовавшегося наступившему сезону. Тут речь о бомжах, бичах и прочей «интеллигенции», ряды которой в новорыночное время удесятерились за счет тех, чьи руки теперь уже долго не найдут применения ни в безмолвной при экспериментах над ними рабочей среде, ни средь армии обнищавших служащих. Ареал обитания этой вольницы – скамейки у подъездов, базар, парапет у вечного огня да идущая от него березовая аллея со скамейками, на которые слетаются вечерами на службу получившие теперь чуть ли не законный статус жрицы с открытыми для страждущего взора по самые ягодицы полными бедрами. Теперь этот ареал расширяется до пригородного рая. На базаре или просто возле магазинов приспел сезон дешевой – даже за бесценок – вишни, яблок, помидор, огурцов, молодой картошки и прочей благодати с чужих грядок. Она вызывает недовольство у чинно сидящих перед своими ведерцами и корзинами в надежде на возмещение трудовых затрат домохозяек, но радует покупателя, не интересующегося происхождением дешевизны.
Так что забор своякова сада, и без того надежный – из металлических прутьев, помимо был обнесен по-над штыками прутьев еще и ощетинившейся иглами колючей проволокой. Но детство Сирая проходило не в ботаническом саду с тропками, посыпанными желтым песочком. Словом, рывок – и вот уже одна нога стоит на поперечине между прутьями, а другая занесена над проржавевшими шипами. Именно в этот момент из глубины соседнего сада, как гром средь ясного неба, донесся голос: