Тогда это показалось историческим днём. Как раз таковым же, как и дни, когда мы, разочаровавшись в светлом коммунистическом будущем, взлюбили вдруг капитализм. Событие, о котором пойдёт речь, конечно же, не столь грандиозное и по содержанию, может, существенно не в масштабах страны или республики, и даже не в масштабах района или деревни. Потому не станем уточнять название местности, где оно случилось. К тому же таковое уточнение, так сказать, чревато. В нашем Башкортостане где-то с полсотни, или даже больше, районов, а раскройся сейчас по легкомыслию конкретикой – могут ведь и обиды пойти: враки, мол, всё, описываемое не в Зианчуринском, а в Туймазинском районе произошло. А саму семью, в которой сыр-бор разгорелся, назвать безопасно, и даже неминуемо придётся назвать, потому как безымённая беллетристика – все равно что беззубый рот: пожевал-пожевал – а пользы-файды никакой. Вот коль видно из повествования, что главой семьи, помеченной историческим событием, является, например, Гильметдин Сыртланов, – тут другое дело. «Это который Сыртланов?» – озадачится в ехидстве кто-нибудь, а Сыртлановых в любом районе с десяток-другой наберётся. Так пусть они, во-первых, сами, если охочи, разбираются меж собой и подтвердят, в чьи это семейные скрижали вписан тот факт. А во-вторых, разбираясь-то, быть может, докопаются до истока-первопричины всей описанной ниже кутерьмы, чем не озадачивал себя автор этих строк.
Впрочем, нашего Сыртланова, который Гильметдин, легко отличить от других. У него жена – Василя, и сын подрастает – Зайнетдин, в повседневье – просто Зайни. Красавец. А рассудительный! Философ. Книги запоем читает. Воззрения на жизнь – Гильметдин не чета ему. Как Филипп – отец Александра Македонского, видя заметное невооруженному глазу величие, говаривал своему питомцу: Македония, мол, тебе, сынок, мала; ищи себе царство побольше, – так и наш родитель прочил чаду своему будущее. Только вовсе не на полководческом поприще. Пуще того, в семье – все противники воинской карьеры; вообще солдатскую службу не допускают в расчётах. Паренёк миролюбив и далеко не воинственен; уже в раннем возрасте, быть может, под влиянием отца да школьного учителя истории обрёл несколько нетрадиционные воззрения на миропорядок, болезненно перенося неустроенность человеческого общежития, кровопролития, продолжающиеся в этом бушующем мире. И средь друзей его, быть может, неспроста есть сомышленники; так что случаются в школе, где они учатся, споры по вопросу: а не доросло ли человечество до степени, когда решать бы проблемы, не развязывая войн.
Вот такова, в некотором смысле, экспозиция – положение вещей накануне исторического дня. Она, быть может, если в одном случае исключала, то в другом, наоборот, даже предвосхищала прихотливость завязывающегося жизненного сюжета. Потому что воззрения Зайни и его родителей на военщину – да тьфу на них; нашлись тут доморощенные пацифисты. Родине нужны защитники. И коль папашка твой не в состоянии отправить тебя куда-нибудь на Канары, Багамы или в заморские колледжи – подальше от разыгравшейся на ровном месте войны, – будь любезен: встать в строй!
Родитель нашего философа за свою жизнь – какой уж там Канары да Багамы – сам-то, если выезжал дальше райцентра, то всего разок – в Баймакский дом отдыха. Случилось это в милые его сердцу, именуемые теперь застойными, времена. Но Зайни минует солдатчину, поступив учиться в университет. А если с поступлением осечка, – так ведь со здоровьем у него проблемы. Не армейский, словом, он человек.
Однако подоспело время освидетельствования призывников года рождения того же, что и Зайни. В тот день Гильметдин с Василей проводили сына, уверенные, что он вернется, как предупреждали врачи, с «белым билетом» – подтверждением непригодности к военной службе. Походив два дня с товарищами по кабинетам, в которых всяко изучали состояние тела и духа будущих защитников Родины, Зайни пришел домой со своей, так называемой, амбулаторной картой, задолго до этой комиссии пообтрепавшейся, опухшей до толщины энциклопедического справочника, по которой впору изучать в медицинских учебных заведениях человеческие недуги. Вернулся в некоторой растерянности и тут же сообщил встретившемуся в дверях отцу о причине, нарушившей душевное равновесие.
– Во флот записали.
– Как во флот? – удивился Гильметдин.
– Нажметдин-агай встретился мне, вот тут нашел запись, – протянул ту самую «энциклопедию» сын, раскрыв ее на последней странице, где черным по белому стояло: флот 160299.
– Флот. Так и есть, – удостоверился отец. – А что за цифры-то?
– Нажметдин-агай сказал, это номер команды.