– Ни капли воды дома. Даже на утренний чай не запаслись.
(Что касается чая, то по утрам он бежал к столу первым.)
– Да не беспокоился бы, – ответил я, после чего лунатик отправился восвояси в переднюю.
Мой сон он отравил. Утопшее вскоре в забытье сознание так и не избавилось от печати быстротечного полуночного события. До утра мне снилось, что я не могу выплюнуть муху. И потому последующее пробуждение несло словно электрическое напряжение, готовое отозваться на новые неприятности.
После завтрака экспромт дядюшки объединил нас, тех, кого он избрал по своему усмотрению, в рыбацкую артель. Сам инициатор и мулат, я и приходящийся нам сватом уполномоченный «Вторчермета», а по общественной линии – рыбоохотинспектор, почему-то решившей, что лучше, чем под нашей гостеприимной крышей, отдыха не бывает, а также Курортник стали собираться на рыбалку. И первое, чем занялись, – починкой бредешка. Исключительное внимание мы уделили мешкообразной середине снасти, названной термином, должно быть, заимствованным из лексики известного в те времена в нашей местности мальгинского портного, – мотня. Мы дружно сопели над ячейками, чтобы, не ровен час, не оставить ни единой прорехи. Я, между прочим, впоследствии шибко пожалел об этой основательности.
Скоро артель то гуськом, то растягиваясь цепью поперек дороги, держала путь в заречье, к местечку Култай, где по заливным лугам между колками черемушника и крушины в тучном травостое прятались озерца – карасиные угодья. В дороге Курортник пристроился обок венесуэльца и, одурманенный привольем, затеял было познавательный процесс.
– Тебе с анакондой приходилось встречаться? – начал бодро он, но чувствительный знак дядюшки – локтем в ребро, возымел результат, и мысли эрудита, возможно, тотчас сосредоточились на местной флоре и фауне. К тому же впереди сверкнуло зеркало водной глади, и дядюшка, обмеривая каждого из нас с ног до головы взглядом, стал распределять обязанности.
– Мы с тобой, – указал он головой на Вторчермета, – будем на клячах.
«Кляча» – это, предполагаю, сугубо местное наименование тех древков, за которые тянут бредень.
– Тебе, – посмотрел он на меня, – расправлять мотню.
Помимо я должен был следовать по воде вслед за той мотней, на случай, если бы она стала цепляться за коряги. Гость изначально обрел разумеющуюся привилегию – зрителем, и мог участвовать при извлечении рыбы из бредня. Курортник, за его дурные предсказания насчет улова, был оставлен на берегу – носить штаны наши.
Первые же два забреда явили успешие в промысле: в отяжелевшей корзине над пошевеливающейся, бьющей хвостами живой массой играли солнечные блики. Дядюшка, повеселевший, забыв о непременной для его, организатора, строгости, похихикивал, шутил, рассказывал о былых уловах, взывая ко мне как к свидетелю.
– А помнишь, – спрашивал он, – в позапрошлом году на Теплом озере за три забреда три мешка карасей взяли?
– Ага, - отвечал я, не воспротивившись необузданной фантазии рыбака, уж больно хватанувшего под настроение.
– Что нос повесил, старина? – обращался дядюшка уже к Вторчермету, хотя тот хитро улыбался и, чувствовалось, пребывал в здравом расположении духа; вся его внешность словно радовалась: быть сегодня ушице, да с двойным наваром.
Венесуэлец, сплетя смуглые руки на груди, стоял на поросшей кугой кочке. В его глазах блеском тоже играло удовлетворение. Он изображал большим и указательным пальцами правой руки кольцо: все, мол, о кей, ребята. И лишь опальный Курортник ходил по берегу, как побитый пес. Он останавливался возле корзины, смотрел в нее, путался в выпавшей из охапки штанине, скреб затылок и снова ходил по берегу.
А у нас уже третий забред. Он чуть не стал для меня роковым.
Дядюшка энергично пошел на выбред, когда в воде в сторону Вторчермета метнулось что-то темное. То ли пролетевшая галка создала тенью эту иллюзию, то ли лягушка – ночная певунья, коих предостаточно в култайских водоемах, возрадовавшаяся людям, но напуганная сеткой, поспешала так проворно спастись. Только Вторчермет, слышавший еще в дороге вопрос Курортника об анаконде, воспринял все по-своему. Он с криком «змея!», оттолкнувшись клячей ото дна, взвил над озером и плюхнул животом на воду, а затем, шумно оставляя за собой буруны и пену, ринулся к берегу. Но дядюшка, прекрасно знавший всех возможных обитателей местных водоемов, в несколько прыжков догнал и восстановил паникера на место. И уже вновь капроновая струна с поплавками натянулась от напора воды. Я же, неосторожно наступивший на сетку, был опрокинут при рывке незадачливого рыбака внутрь бредня и, не замеченный никем, лежал в той самой мотне. Караси, обеспокоенные теснотой непривычного вместилища, ударялись мне в лицо носами, били легонько хвостами. Не в состоянии встать на ноги, я быстро оценил ситуацию, в которой оказался, и смиренно стал считать до восьмидесяти: опыты детства оставляли надежду выдюжить этот промежуток времени в качестве земноводного – не употребляя кислорода.