Можно долго перечислять все то, что хранилось здесь, и тогда даже беглое упоминание назначения предметов сложилось бы в историю прошлого не только нашей семьи, но и края, самобытного по традициям, потому что, например, упоминавшийся багор – орудие труда, характерное не для любой местности. Но не сам багор привлек в описываемый час мое внимание, а петля, за которую его подвесили к подстропильной поперечине крыши погребицы.
Веревка, ремень, жгут часто применяются в деревенском быту; их прочность, свойства на изгиб всегда существенны, и потому хозяин, иногда годами пользующийся какой-нибудь бечевкой для разнообразных целей, невольно запоминает каждый клубочек шпагата или собранный восьмеркой канат. Так и я, давно уже уехавший из дома, но возвращающийся то в отпуск, то при другой первой же возможности, знал здесь все. Петле-вешалке, за который был подвешен багор, я удивился потому, что не мог даже предположить, что этот кусок капронового шнура, лишь местами все еще едва голубоватый, теперь уже выцветший, порыжевший на изломах, сохранится до сих пор. Другое дело – почему я помнил о нем.
Звали мы его Ахыйкой. Кличка эта – производное от, предполагаю, узко диалектного слова «ахей», обиходного в те далекие годы средь чебенских татар Зианчуринского района, проживающих в приграничных с Оренбуржьем деревнях, означавшего – «приятель». Если в базарный день средь многолюдья торговцев и покупателей на рыночной площади райцентра – села Исянгулово слышалось: «халлер ничек, ахей?» - то можно было не сомневаться, что встретились здесь приезжие из Чебеньки.
Мелкорослый и подвижный, как ртутный шарик, Ахыйка отличался не только озорством, но и независимым характером, почему трудно вступал в согласие со сверстниками, постоянно являясь объектом их насмешек, однако никогда не спускал им обид и козней. Придет время, он возмужает, станет серьезным; мой старший брат, освоившийся тогда в Сибири, зазовет его на Ангару – они строили Братскую ГЭС. А пока Ахыйка, вошедший как-то в доверие, влился в нашу семейную рыбацкую компанию. Мы все лето ежедневно обкладывали тихие плесы и пристрежневые заводи реки Малый Ик перетягами; по вечерам, отправляясь на промысел, всегда сопутствуемые удачей, не сомневались, что утро принесет очередную.То давнее время олицетворяло еще особенную зависимость человека от окружающей природы, и мы осваивали свое ремесло основательно. Не для ради забавы, а озабоченные о хлебе насущном.
Наша матушка, как обычно водится средь родителей, далеко не всегда довольных приключениями своих чад, тоже была не в восторге, особенно предприятиями нас, двоих ее сыновей, частенько являвших взору то располосованную в драке или во время вылазок по ранней огородине рубаху, штаны, то синяки и ссадины. Но что касается рыбалки, она ни на миг не вмешивалась в подготовку к ней, забиравшую основное дневное время, а по утрам, точнее на грани ночи и рассвета, лишь пастух начинал щелкать в ранних сумерках кнутом в дальнем приречном конце улицы, будила нас, давно усмиривших материнскую жалость, внушивших, что выбирать снасть из воды следует до восхода солнца. Более того, она не скрывала удовлетворения добрым уловом, особенно если это случалось в базарный день, и тогда мы видели ее, спешившую снести залишек для продажи. Так что мне рано пришлось испытать сознание взрослости, причастности к обеспечению благополучия в семье.
Ахыйка оказался добросовестным членом нашего промыслового содружества и скоро уже обладал полнейшим расположением моего старшего брата, которое укреплялось еще и тем, что прибылой имел добротную снасть.
Перетягом мы называли то, что повсеместно именуется переметом, – длинный шнур, на котором нанизано множество поводков с крючками на концах. Так вот, отец нашего нового сотоварища, за небольшой рост, а пуще за нередкое в родном отечестве пристрастие, нареченный у себя в курмыше Четвертушкой, был лохмотником – так мы называли приемщиков вторсырья: тряпок, макулатуры, костей, металлолома, а также сушеных плодов и ягод. Отдав изношенную до невозможности фуфайку или старый, уж никак не поддающийся реставрации матрац, у лохмотника ребятня получала взамен всякую мелочишку: свистульки, надувные шары, леску, крючки, блесна. Но для обретения того, что имел Ахыйка, требовалось не один–два килограмма тряпья, бумаги, бросовой меди или другого металла. А переусердствуй в заготовительском промысле – так ведь матушка могла спохватиться: куда делись чугунная ступка да старый самовар, убранные до срока в амбарушку? У Ахыйки средь других – поплоше, был капроновый перетяг, надежнейшая, долговечная снасть, видно, подарок отца: голубой, сверкающий на солнце шнур, прочные зеленые поводки с упругими из неломкой стали крючками. Впрочем не только оснащенность характеризовала нашего сподручника, потому что его смекалка и ловкость не дополняли, а, точнее сказать, дополнялись той оснащенностью. Он быстро и умело ловил ножным сачком пескарей – наживку по крупной рыбе; безотказно, в любой час, будь то поздним вечером или ранним утром, когда одинаково неприятно окунаться в кажущуюся поперву холодной воду, смело заплывал хоть в омутистую заводь, хоть в стрежневую быстрину. Заплывать, по нашей терминологии, означало вплавь растянуть перетяг с камнем на конце поперек русла реки или протоки. Здесь необходимо обладать навыками, иногда силой и выносливостью, чтобы то противостоять течению, то, наоборот, одолевать словно бы вязкую толщу застоявшейся глубины котлована под обрывом со свисающими прямо в воду гибкими ветвями прибрежной ветлы. Плавал он быстро, короткими саженками разрезая водную гладь. Но заплывать с тяжелым камнем в руке не просто, и тогда над водой виднелись лишь нос, уши да фонтаны брызг от шумных выдохов заплывалы.