Выбрать главу

Питомец, названный Потапом, окреп, на глазах стал подрастать, не утрачивая звериной своей сущности. Впервые выпущенный во двор, испугавшись, он забился под амбарушку, скоро однако стал привыкать к сообществу четвероногих, двукрылых своих собратьев, но, следуя зову хищнического инстинкта, поперву свернул-таки шеи оказавшимся нерасторопными нескольким курам и гусям.

Кержацкая детвора в то лето пополнила свои ежедневные утехи, и не таилась для них опасность в том, что Потап быстро укрупнился, а ближе к осени мог носить на спине иного малолетку. Когда окружающая поселок природа едва заметно готовилась уже сбросить летний наряд, в поведение медвежонка начала вкрадываться непонятная тревога. Он, встав на задние лапы, долго смотрел за околицу, где блекнущие кроны деревьев все чаще полнили округу унылым шумом.

Однажды зверь не вернулся из леса, куда приспособился было наведываться в сопровождении детворы, а то и один. Может, рысь его задавила, а может, увлекшись прогулкой, почувствовал он вкус свободы. Выкормившие его люди посудачили по такому случаю, но на поиск не отправились, тая надежду на возвращение питомца. Прошли недели, лес обрел обновленную красу по-своему привлекательного однообразия серого, с прожелтью в подножье, пейзажа, и скоро уже стылый ветер с верховий уральской гряды погнал низкие тучи по-над увалами, прилегающими к кержацкому поселку; мелкая крапь осеннего дождя приглушила птичьи голоса. Потапа больше уже никто не видел.

Пролетели годы, забылось в памяти людей то редкое единство в борьбе за жизнь. Агафья, свидетельница того мгновенья безграничной природы, уже принужденная к смирению с тем, что обделена провидением радости материнства, в повседневном труде старалась отрешиться от козней недоброй судьбы. Ей уготовил случай ту встречу.

Лето тогда доходило до макушки своей, развернув небесное светило в спины косарям, покидающим луга. На Акулину обильные росы обмывали ноги русалок, балующихся в прибрежных травах до наступления рассвета. Был близок грядущий июль-страдник – благодатный сезон, предшествующий долгожданным для хлеборобов трудовым будням. А пока манило безмятежное приволье отдохнуть, набраться сил. Поспела черника на лесистых крутосклонах приречных угорий, а на подходе уже была костяника, черемуха. Медвяный запах плыл по прогалинам отцветающих липняков – пчелиных пастбищ.

Агафья, утомившись, собирая ягоды в отдаленном от деревни малиннике, необычно рано зардевшем в тот год новым урожаем, ушла к падине с озерцами, на поверхности которых протянулись светло-зеленые ковры ряски. Час набольшой духоты клонил ко сну. Поставив наполненное лукошко под куст, она расстегнула кофту, распростерлась на травке в тени дуба, незаметно впала в забытье и не слышала осторожных приближающихся шагов. Кто-то склонился над ней, стал принюхиваться к теплому запаху, который словно бы встревожил неожиданного пришельца, но не заставил его ретироваться подобру- поздорову, потому что пришелец считал себя хозяином округи, хозяином, позволяющим соседство другим детям природы. Он, прижав уши, часто дышал над женщиной; отвлекшись на шорох, поднимал голову, словно в раздумье, посмотрев в том направлении, вновь склонялся. Переминаясь с лапы на лапу, он все больше поддавался приливающему внутреннему возбуждению, удерживающему его здесь, снова и снова обнюхивал теплое тело. Влажный его нос ткнулся в раскрытую грудь женщины. Она вздрогнула, разомкнула веки и в страхе вновь сомкнула. Пришелец, уловив усиливающееся биение в ее груди, то ли обеспокоился, то ли еще больше возбудился.

Это был медведь. Крупный, высотой в холке с полсажени, с густой бурой шерстью. Мохнатая голова, шрам над черным влажным носом. Агафья знала, что зверь, не пробуди в нем злобу сопротивлением, уйдет, удовлетворив любопытство. Но тут она вспомнила, что такой шрам оставил когда-то на носу Потапа не принявший поначалу появление звереныша в подворье Феофана кобель Грах. Ее обнюхивал Потап.

Но он ли? Если даже выжил он тогда в приступающую зиму средь холодного леса, разве не может быть такая метка на морде любого другого хищника, ежедневно противостоящего разнообразным напастям. Да и будь то Потап, теперь, через столько лет, это уже матерый зверь, давно забывший кратковременное сожительство с людьми.